Книга Ё - Евгений Лукин

Наконец подалась.

— Вот, — промолвил Дементий, вытряхнув на ладонь крупную таблетку, такую же мучнистую и сероватую, как сама пачка. — Только имей в виду…

Договорить не удалось.

— Съесть, что ли? — смекнул Гаврюха. — Дай сюда!

Кинул таблетку в рот, старательно разжевал, сглотнул и широко раззявил в доказательство неблагоуханную пасть. Всё, дескать, по-честному.

Дементий был неприятно поражён его поступком.

— Да что ж ты делаешь! — возмутился он. — А вдруг это тебе не показано?

— Мне всё показано, — отвечал ему великолепный Гаврюха. — А то мало меня ими поили, таблетками! Антабусом поили, всем поили… Пятёрку давай.

— Дам, — скрипуче заверил Дементий, чувствуя, что, если достанет купюру прямо сейчас, воспитуемый точно так же выхватит её и мигом испарится. — Но сначала выслушай… Я, как видишь, честен с тобой до конца…

— Ну! — изнывая, подбодрил его Гаврюха.

— Имей в виду: то, что ты сейчас принял, очень сильное средство. Когда усвоится, станешь на полтора часа искренним и прямодушным…

— Ка-ким?

— Прямодушным.

— Слышь! — изумлённо взвыл Гаврюха. — Ты чо, Валерьич? Да прямодушнее меня во всём дворе человека нету!

Беспрецедентным своим заявлением, он настолько ошарашил Дементия, что тот молча и беспрекословно отдал обещанные пятьдесят рублей. Опомнился, когда счастливый сосед уже достиг конца лестничного пролёта.

— Постой! А на вкус-то она как? Таблетка.

— А никак, — бросил через плечо Гаврюха. — Аспирин — не аспирин… Вроде как мел жуёшь.

* * *

Стало быть, резкого привкуса таблетки не имеют. Это хорошо. Плохо другое: убедить супругу добровольно принять лекарство скорее всего не удастся, так что придётся прибегнуть к маленькой хитрости. То есть слегка поступиться принципами. Другого выхода Дементий не видел.

Следует заметить, что, когда прямодушный человек (с благими, разумеется, намерениями) пускается на уловку, обычно это выходит у него на диво удачно. Не зря Христос внушал своим апостолам: «Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби».

Алевтина сидела на кухне и кофейничала. Мудрый, как змий, простой, как голубь, Дементий достал сотовый телефон и набрал свой домашний номер. Услышав мурлыканье аппарата, жена упорхнула в комнату, а муж тем временем кинул таблетку в кофе.

Растворилась мгновенно.

— Татьяна? — спросил он, когда Алевтина вернулась.

— Нет, — сухо отвечала она. — Наверное, ошиблись.

Забрала чашку, книжку и ушла в спальню.

Оставшись в одиночестве, Дементий облегчённо вздохнул и стал ждать результата. Жаль, не догадался он спросить Митьку Бен-Ладена, быстро ли это зелье усваивается. Снова достал коробочку, осмотрел. Нигде ничего. Ни названия, ни пояснений. Таинственный семизначный номер и чёрная линялая надпись: «Не вскрывать!»

Возможно, и впрямь из шарашки.

Ну, допустим, минут за десять… Дементий посмотрел на часы. Осталось совсем немного. Сейчас Алевтина ворвётся на кухню — и слёзно во всём покается. Во всех своих мелких грешках. Скопом…

Внезапно лицо его стало озабоченным. А вдруг там не только грешки? Вдруг какой-нибудь грех? Из этих… из смертных.

Два с половиной часа проторчала в кафешке с Татьяной… А ну как не в кафешке? Ну как не с Татьяной? Ну как… Нет! Не может быть! Или может?

Дементий встал. На скулах его обозначились желваки.

«Прощу… — решил он наконец — и словно камень с души упал. — В чём бы ни призналась — прощу…»

Из спальни тем временем слышались негромкие бытовые звуки. Что-то шуршало, постукивало. Открывалась и закрывалась дверца платяного шкафа. Померещилось невнятное сдавленное восклицание. Такое впечатление, что Алевтина ни с того ни с сего затеяла уборку.

«Да уж не петлю ли она там ладит?!» — ударила мысль.

Дементий ринулся из кухни, но тут дверь спальни распахнулась и на пороге возникла Алевтина, одетая по-дорожному, с чемоданом в руке и сумкой через плечо. Скулы жены заострились, в глазах возник сухой незнакомый блеск.

— Ты куда?

— К Татьяне! — бросила она. — На развод подам завтра. Может быть, даже сегодня.

— Аля… — только и смог выговорить Дементий.

— И я могла? — заговорила она, словно бы в беспамятстве. — И я могла всё это терпеть? Изворачиваться, врать, притворяться… и ради чего? Ради семьи? Какой? Этой?!

— Аля…

— Что Аля? Что Аля?.. — Не сводя с мужа ненавидящих глаз, она двинулась прямиком на него, и он вынужден был посторониться. — Двадцать лет… — страшным шёпотом произнесла она. — Двадцать лет прожить с этим… занудой! Ханжой! Лицемером… Ненавижу!

Хлопнула входная дверь. Тишина поразила квартиру.

— Я? — скорее растерянно, чем оскорблённо произнёс в этой тишине Дементий. — Я — ханжа? Я — лицемер?..

Услышанное не укладывалось в сознании.

* * *

Человеческий мозг — машина очень надёжная. Что бы вы ни натворили, он непременно изобретёт оправдание содеянному. Нет на свете склочника, самодура, предателя, который не был бы в собственных глазах белым и пушистым. Он всегда жертва окружающих его склочников, самодуров и предателей.

Поэтому из обвинений, высказанных на прощание супругой, Дементий смог воспринять лишь «зануду», и то с многочисленными оговорками. Да, возможно, он был несколько назойлив в своих нравоучениях, никто не спорит, но назвать его ханжой и лицемером…

Вновь очутившись в кухне, брошенный муж тупо уставился на разорванную сероватую картонку с грозной линялой надписью, причём отупение было наверняка частью защитной реакции. Ибо стоило помыслить, что дикий поступок супруги и впрямь вызван припадком искренности, как внутренний мир Дементия подвергся бы серьёзному обрушению.

И мозг не подвёл.

Таблетки просрочены. Да-да! Вот и объяснение! Им же сто лет в обед, этим таблеткам, их ещё в девяносто первом году списали! Пришибить бы этого Бен-Ладена…

Поток сознания был прерван дверным звонком.

Слава Богу! Вернулась. А ключ, как всегда, забыла. Нет худа без добра: негодная таблетка выдохлась менее чем за полчаса.

И Дементий кинулся открывать.

* * *

Сизый лик Гаврюхи был ужасен.

— Ах ты, падла! — хрипло исторг он, переступая порог и надвигаясь на попятившегося хозяина. — Буржуин задрипанный! Полтинник я тебе должен? Да ты из меня за этот полтинник душу вынул, жилы вымотал…

Вмял ошалевшего Дементия в угол и с прямотой истого люмпен-пролетария стал душить.