Книга Афера - Мэтью Кляйн

В этом вся разница между мелкими мошенниками и мной. У меня есть амбиции. Вера в свои силы. Желание изменить мир. По-моему, если уж собрался играть, то можно играть по-крупному. Если тебе грозит тюрьма или вообще смерть, то надо попытаться сорвать банк. Второго шанса может и не быть.

Я сижу за столом в этом зале, гляжу на машины, несущиеся по шоссе, и у меня вдруг появляется странное ощущение. Я вспоминаю вечер за карточным столом, когда я просил еще и еще, хотя надо было остановиться на тех картах, которые были у меня на руках. Естественно, у меня вечно был перебор, и в итоге — иначе и быть не могло — я проигрался в пух и прах.

Да-да, я знаю, о чем вы подумали.

Но не всегда получается так, как мы предполагаем. В настоящей жизни предчувствие иногда оказывается пустышкой, путем в никуда.

23

Мы с Тоби едем домой. Тоби сидит сзади, вытянув ногу и пристроив ее на коробке передач, словно на пуфике.

— Пап, расскажи, какой у нас план, — просит он.

Я бросаю взгляд в зеркало заднего вида.

— Ты и так знаешь, — отвечаю я.

— Но только в общих чертах, — возражает сын. — Я думаю так. Завтра Напье переведет нам деньги. Мы удвоим их. Затем раскрутим его на последнюю, серьезную ставку. Я прав?

Мы едем по шоссе вдоль залива, мимо соляных карьеров. Компания «Каргилл» владеет огромными территориями на побережье. Со времен Золотой лихорадки она добывает здесь соль, выкачивая воду из залива и просто высушивая ее на солнце. Осенью они собирают оставшуюся соль. Процесс отвратительный — теперь все побережье усыпано сталагмитами — но зато производители картофельных чипсов, наверное, богатеют.

— Примерно так, — отвечаю я.

— И чем все закончится?

— А ты как думаешь?

— Не знаю. Ты собьешь его со следа? Заставишь поверить, что мы все потеряли. Вообще все. И тогда он не будет нас преследовать.

Меня удивляет внезапно возникший интерес Тоби к моей работе.

— С каких это пор ты стал таким любопытным? — спрашиваю я.

— Я хочу научиться.

— Собираешься пойти по моим стопам?

— Нет, — отвечает он, пытаясь поймать мой взгляд в зеркале и понять, говорю ли я всерьез. — Просто интересно.

Я собираюсь извиниться, но не успеваю. Я гляжу в зеркало и замечаю кое-что странное — черный «линкольн». Из-за тонировки на лобовом стекле я едва могу различить очертания сидящих внутри мужчин. «Линкольн» явно сидит у меня на хвосте.

— Не оборачивайся, — предупреждаю я Тоби. — За нами следят.

Но сын оборачивается и вытягивает шею, чтобы поглядеть на преследователей. Он с пяти лет не слушает, что ему говорят.

— Кто это? — спрашивает он.

— Не знаю. Ты раньше видел эту машину?

— Нет.

Я жму на газ, разгоняясь до ста десяти километров в час. Я вылетаю на левую полосу, подрезая монашку на «вольво», которая еле-еле тащится по шоссе. Пролетая мимо нее, успеваю заметить, как она с укором мотает головой. Я пристыженно отворачиваюсь.

— Знаешь, пап, — замечает Тоби, — кажется, монашка показывает тебе что-то не очень приличное.

Я бросаю взгляд в зеркало. И правда, монашка показывает мне средний палец.

— Такое нечасто увидишь, — говорит Тоби.

Да уж. Я снова гляжу назад. «Линкольн» по-прежнему едет за нами, метрах в двадцати. Теперь я могу различить номер машины: С5К-885.

— Запиши номер, — прошу я Тоби. — С5К-885.

— Хорошо, — отвечает он, но медлит. — Слушай… А у тебя ручка есть?

Я мотаю головой. Не ребенок, а сплошное разочарование. Я нагибаюсь к бардачку и локтем задеваю его ногу.

— Ай, больно.

— Может, уберешь ногу?

— Не могу.

Я открываю бардачок, достаю оттуда ручку и протягиваю ему.

— С5К-885, — напоминаю я ему.

— Ага, погоди секунду. Да, сейчас…

— С5К-885, — повторяю я.

— Какой номер?

— С5К-885.

— Не так быстро.

— С… 5… К…

— Папа, осторожно!

Я бью по тормозам. Впереди меня — непонятно откуда взявшийся светофор, на котором, как ни странно, горит красный. Между мной и светофором — четыре послушно остановившиеся машины.

Визг шин, и мою «хонду» заносит. Я теряю управление. Пытаюсь вывернуть руль влево, в сторону заноса, как и учили.

Кто придумал выворачивать руль в сторону заноса? Надо будет найти этого человека и серьезно с ним поговорить. Машина дергается, и нас выносит прямо в бетонную стену, разделяющую проезжие части. Мы впечатываемся в нее, и я чувствую, как натягивается ремень безопасности, сдавливая мне грудь.

И даже сейчас я думаю о Тоби. Я даже слышал свои слова — хотя это невозможно, все произошло меньше, чем за секунду, — «Господи, только бы он был пристегнут. Тоби, пожалуйста, хоть раз в жизни сделай все правильно».

Со звуком пистолетного выстрела срабатывает подушка безопасности. Она бьет меня по лицу, как обиженная женщина. Затем подушка сдувается и повисает на руле стыдливым напоминанием о былой страсти.

Машину развернуло и отбросило на середину шоссе. «Линкольн», мигнув поворотником, перестраивается в правый ряд и уезжает.

Затем я замечаю монашку в «вольво». Она едет прямо на нас. Заметив меня, она бьет по тормозам. И опять раздается визг шин. Она оттормаживается, вцепившись в руль, не поворачивая его ни на миллиметр. Зубы у женщины сжаты — не разжать, наверное, и клещами.

«Вольво» останавливается, слегка ударившись в нас. Я слышу, как осколки фар падают на асфальт. С монашкой все в порядке. Скорее всего, в порядке, потому что она клянет меня на чем свет стоит, хотя слова и не долетают до меня сквозь стекла.

Я медленно оборачиваюсь, ужасаясь тому, что могу сейчас увидеть: его мертвое тело, сломанную шею, струйку крови из уголка рта или вообще ничего, если он вылетел из машины и теперь лежит на асфальте в пятнадцати метрах отсюда.

Обернувшись, я вижу Тоби. Он улыбается и держит ручку около уха, словно ждет, пока тут все уляжется и он сможет записать номер машины — тот самый, который я ему три раза повторил.

— Господи, пап, ты убить меня хочешь?

— Я спасти тебя хочу, — смеюсь я, хотя, надо признать, обстоятельства свидетельствуют об обратном.

Вскоре приезжает местный полицейский и записывает наши показания. Он делает фотографии места происшествия.

Я не стал упоминать про черный «линкольн» и не пытался оправдаться. Я сказал полицейскому правду: я рылся в бардачке вместо того, чтобы смотреть на дорогу. Я не стал ему рассказывать, что виноват во всем только мой сын, хотя именно так я на самом деле считаю.