Книга Бог сумерек - Всеволод Глуховцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И все-таки он был осторожен. Как просияли их линии, когда они вдвоем рвались к цели! И как вдруг потускнело, почернело – вмиг! – и он едва успел рвануть назад, а другому снесло голову, и эта голова мелькнула и пропала в черноте, а тело съежилось, кануло и выпало в трехмерный мир, и спешно пришлось вытаскивать его...
Он помнил. Но это осталось позади. А мир приветствовал его. Он помнил, что есть миры куда более могущественные. И помнил о них, о свирепых монстрах оттуда... Но этот мир приветствовал его! Он был король, и его раздувало гордостью, и он не должен бояться.
Здесь книга выступила в своем подлинном обличье. Он вошел в нее, как в дом, стены которого простерлись ввысь до бесконечности. Отсюда он увидел все свое земное могущество, и спесь одолела его. Кто на земле может сравниться с ним?!
Он упивался торжеством. Он хохотал над теми, кто мнил себя царями там, внизу. Он даже видел их всех. Они дрожали перед ним, они были раздавлены, а он был снисходителен и щедр к ним. Он их прощал и делал милостивый знак. А они торопились пасть перед ним ниц.
И перламутровый зной овевал его. Зной этот становился жарче. Жарче и жарче, нагнетался жар со всех сторон, и этот горделиво поворачивался, чтобы горячо поддувало и слева, и справа, он наслаждался обжигающим дыханием...
Он слишком поздно понял, что жар становится угрозой. Здесь ведь все другое, время просто стало черным – враз, как упало – никакого блеска, просто смерть.
И он завизжал в ужасе, так, как не слыхано никем. Кто бы услышал, подумал, что визжит так зверь из бездны, – но тому до того зверя было далеко, он кинулся, пространство чудовищно выгнулось, лопнуло, он выпал.
Он упал наземь в своем подвале, без сил, но уцелел. Хитон его дымился, во многих местах был прожжен. Но тот не ощущал ожогов, он ничего не ощущал, кроме того, что спасся, цел, и это животное счастье бьшо таким же, как только что гордость всесилия... а может, еще сильнее.
Остаться в живых – вот, оказывается, что главное.
Приподнявшись на локтях, он перевернулся на спину. Глаза его были закрыты, он глубоко, часто дышал. Потом он открыл глаза.
Свечи догорали, их свет опал, сгущалась мгла. В полумраке безмолвно скалился череп.
И вот тогда того стала трясти дрожь. Он старался унять ее, сжимал зубы, но они не слушались, колотились друг . о друга, и ему пришлось вновь смежить веки. Он почувствовал, что обессилел, словно из него разом высосали кровь. Он понял, что не знал прежде, что это такое – дыхание бездны.
ОТКРЫТИЕ ВРАТ
Федор Матвеевич по старой деревенской привычке просыпался рано. Открывал глаза – и больше не уснуть.
Он не любил торопиться по утрам. Не спеша вставал, кипятил чай, курил... Глядел в окошко. С годами это время дня стало казаться ему самым лучшим, спокойным и ясным; часто он просто выходил погулять в лес.
Вот и сегодня он проснулся в половине седьмого и так же попил чайку, взял сигарету и вышел на крыльцо.
Было тихо, хотя уже стоял рассвет. Прохладно, ни ветерка, ни облачка – а небо такое ясное, каким оно было разве что в детстве, в деревне – там оно почему-то совсем другое, не такое, как здесь...
И эту тишину нарушил шум мотора. Машина приближалась. Слух старого шофера легко разобрал звук жигулевского движка. Федор Матвеевич усмехнулся одними губами и покатал сигарету в пальцах.
Бежевая старенькая “пятерка” остановилась у ворот. Из нее выбрался довольный, бодрый и свежий Лев Евгеньевич Огарков.
– Приветствую, Федор Матвеевич! – весело крикнул он, и пес заволновался, загремел цепью.
– День добрый, – чуть помедлив, отозвался Логинов. Лев Евгеньевич уже шел по песчаной тропинке. Федор Матвеевич спустился с крыльца.
– Приветствую, – повторил Огарков, но уже по-другому, скоро и деловито. Утро кончилось. Федор Матвеевич улыбнулся этому.
Лев Евгеньевич осмотрелся цепко, уверенно.
– Хорошо у вас, Федор Матвеевич, – отметил он, – аккуратно, порядок!
Старик кивнул и прикурил, бережливо спрятав спичку в коробок.
– Да. – Он тоже огляделся. – Пришлось потрудиться... Я тут уж пятый год. До меня сторожа здесь менялись – полгода, год... Разруха была страшная. Первое лето я только тем и занимался, что все в порядок приводил. Дом подремонтировал, баню... И все подручными средствами, ни копейки садовой не потратил. Да и своей самую малость. С умом ведь если делать, все можно найти! Баня – вот эта самая, – правду сказать, не баня была, а помойка. Я потихоньку все вычистил, потом печку взялся ремонтировать...
Огарков рассеянно слушал этот рассказ, кивал, сам же озирался по сторонам. А Федор Матвеевич вдохновился, распрямился даже, голос зазвучал громко.
– ...мне так в молодости, в деревне еще, доводилось печнику помогать. Ну и тут, думаю: попробую-ка, чем черт не шутит. Взялся. Кирпичный бой поискал, а кто ищет, тот и в самом деле всегда найдет. Вот и я нашел, отсортировал... А один камень вообще такой нашел! Размером где-то с три кирпича. Гранитный, что ли. И герб какой-то на нем высечен, такой круглый рисунок, вроде как в самом деле старинный герб... Вот, вы как думаете, откуда такой камень мог тут взяться?
Тот пожал плечами.
– Не знаю. Историков надо спрашивать... Впрочем, думаю, какой-нибудь купчина для особняка своего делал. Под дворянина косил... Но где же, однако, наши нелегалы?
– А они как раз там и есть, в бане. Спят еще, поди. А вы-то, кстати, чего так – ни свет ни заря?
– Не спится, – сознался Огарков. – Не терпится приступить. Посмотреть, что будет.
– А-а... А что, думаете, что-то такое... интересное будет?
Лев Евгеньевич покивал головой глубоко, серьезно.
– Думаю, ох и думаю!.. Честно сказать, даже немного боюсь представить себе, что здесь может быть.
– О, вон как.
– Вот именно. С таким коэффициентом, как у нашего друга Александра Палыча... Я, честно говоря, удивляюсь, как он сквозь стены не видит! А тут... Если правду говорить, то страшновато немного. Что может произойти?! Не знаю, право, не знаю.
Тут вдруг дверь баки распахнулась, и явился полусонный Палыч в незастегнутой рубахе и жеваных брюках.
– О! – хрипловато воскликнул он. – Ранние пташки... Не спится?
Он подошел к соратникам и энергично с ними поздоровался.
– Готовы к бою?
– Вас ждем, – улыбнулся Огарков. – Игорь спит?
– Спит еще. – Кореньков гулко откашлялся. – Дайте закурить...
Пока он прикуривал, Лев Евгеньевич следил за ним улыбающимся взглядом. Конечно, Палыч это заметил.
– Что вы так смотрите на меня, Лев Евгеньевич?
