Книга Океан - Альберто Васкес-Фигероа

Мать всегда говорила, что голова у него светлая и ему следует учиться, и он в то время, когда служил на флоте, прошел начальные навигационные курсы. Командование отметило его незаурядные способности, и вскоре Себастьян был назначен рулевым на учебном корабле, стоя на мостике которого он увидел уже совсем другое море, с которым не был знаком раньше.

Отец, научивший его всему тому, что знал сам о рыбах и баркасах, был прирожденным моряком, который ремеслу своему учился у собственного отца, деда Себастьяна, Езекиеля, тоже прирожденного моряка, в свою очередь перенявшего знания у своего отца, а тот у своего… Однако их море — море рода Марадентро — ограничивалось лишь широкой полосой воды, которая тянулась вдоль пустыни Сахара от Агадира до Гуера, едва достигавшей тысячи миль в длину и трехсот в ширину, и дальше одинокого скалистого острова Сальвахес «Исла-де-Лобос» никогда не заходил.

Сомнений нет, их море было бурным. Сотни кораблей пошли на дно из-за суровых штормов или могучими волнами были выброшены на песчаные банки мыса Кабо-Бахадор или Пуерто-Кансадо. А посему семья Марадентро, которая вот уже триста лет как вела промысел в этих водах, не потеряв ни единой лодки, заслуженно прославилась среди рыбаков всего архипелага, считавших, что Пердомо покровительствует сам Виехо-дель-Мар — бог моря.

Абелай Пердомо всегда знал, в какой части их моря он находится, ориентируясь без секстанта по солнцу, но никогда он не умел читать морскую карту и даже представить себе не мог, как именно хронометр может помочь ему точно определить долготу.

Себастьян Пердомо обожал отца, который научил его ходить под парусом, раскрыл все тайны океана и показал, каким должен быть настоящий моряк, однако за время службы он сделал для себя удивительное открытие: оказывается, существует мир, в котором люди не зависят от капризов ветра, приливов, отливов и течений, а море и даже сам Великий Океан превращаются из грозных врагов в верных союзников.

Хороший моряк — не рыбак, а самый что ни на есть настоящий моряк — всегда знает, в какой точке земного шара он находится, и что там у него за кормой или за бортом, и сколько тысяч миль под килем. Один хороший моряк может проложить румб и следовать ему без малейшего страха, преодолевая тысячи и тысячи миль с завязанными глазами.

— Однажды жил на свете слепой моряк, — рассказал Себастьяну как-то утром старший помощник капитана, который частенько ходил в дальние плавания. — Он так хорошо знал свою лодку, что спокойно отправлялся на ней в плавание. Он пользовался специально сконструированным компасом и радиоустановкой, которая передавала сигналы каждые три часа. Ему удалось совершить переход длиной более чем в две тысячи миль, ни разу не отклонившись от курса.

— И что с ним стало?

— Он пропал во время жестокого шторма недалеко от берегов Ирландии. Но в этот день погибло еще много кораблей… Таково море. Когда мы считаем, что покорили его, оно дает нам пинка, чтобы заставить нас вспомнить, кто из нас сильнее. Всем известно, что только дети моря, люди, что родились на маяках, никогда не утонут.

— Мой дед рассказывал мне, что его баркасу удавалось избегать штормов, ибо первым его пассажиром стала девочка, которая только что родилась на маяке. Он вез ее крестить на остров.

Старший помощник капитана был родом из Коруньи и тоже верил в колдунов, в морского бога и во все те странные и страшные истории, что всегда витают над морской гладью. Он согласился с тем, что «Исла-де-Лобос» действительно был спущен на воду в благословенные дни, и ничуть не удивился, узнав, что ни одна буря не смогла догнать баркас.

Однако сейчас, когда уже ничто не напоминало ему о земле и впереди был лишь Атлантический океан, он стоял в одиночестве на палубе и размышлял о маленькой девочке, когда-то отправившейся на лодке Марадентро в свое первое путешествие. С тех пор прошло тридцать лет — и неужели ветра, дувшие все эти годы, не стерли из памяти моря воспоминания о дочери моря, которую взял на борт его дед Езекиель? Неужели по-прежнему и крутые морские волны, и шквальные порывы ветра будут обходить стороной старый баркас?

Себастьян слышал, как он скрипит и жалобно постанывает, словно спрашивая, за какие еще грехи его вынудили покинуть родные воды пролива Бокайна и спокойную подветренную сторону берега, где он знал по имени каждую подводную скалу, и поплыть прямо в открытый океан, где его слабый голос, как ни старайся, никогда не достигнет дна.

— Он боится! — сказал Себастьян. — Впервые в своей жизни «Исла-де-Лобос» боится, и я его понимаю, потому что его далеко увели от знакомых мест.

Пятнадцать лет назад, вскоре после рождения Айзы, Аурелии захотелось отвезти дочь на Тенерифе, чтобы показать ее бабушке. Это было одно из самых прекрасных детских приключений на памяти Себастьяна. Они прошли вдоль подветренного берега Фуэртевентуры до мыса Хандиа, где провели ночь в одной из защищенных от всех ветров бухт, а затем по абсолютно спокойному морю, чья поверхность напоминала зеркало, подошли к Гран-Канариа. На следующий день, не теряя из виду земли, они сделали длинный переход до самого Санта-Круса, в чей порт на полных парусах вошли с наступлением вечера и лихо пришвартовались к рыбацкому причалу.

Но сейчас он был другим. Теперь старый баркас шел груженным по самые борта, поскрипывая под тяжестью раздувшихся парусов, давно пересохших и истрепанных. Себастьян знал, что под днищем его разверзлась бездна, незнакомая и пугающая, бездна, в тишине которой тонут слабые приветствия их старой лодки.

Сейчас баркас их напоминал начинающего пловца, долго не решавшегося отойти от берега, а потом вдруг неожиданно почувствовавшего, что под ногами уже нет дна, и перепугавшегося не на шутку.

— Ты должен сделать это, старина! — тихо проговорил Себастьян, поглаживая рулевое колесо, будто на самом деле верил, что баркас его слышит и понимает. — Ты должен выдержать. Докажи всему миру, что дед был не только прекрасным моряком, но и хорошим плотником.

Дед Езекиель в течение восьми лет каждый раз после того, как отгремит шторм, выходил на берег и собирал древесину, выброшенную морем. Он нашел огромное бревно, из которого вырубил киль баркаса. Понадобилась затем целая флотилия шаланд, чтобы отбуксировать его от Восточного утеса на Плайа-Бланка.

Там, уже на песке, бревно пролежало одиннадцать месяцев, пока как следует не высохло, и только тогда Езекиель, возвращаясь с путины, брался за тесло и начинал — удар за ударом — обрабатывать его.

Его друг, смотритель маяка, тот самый, чью дочь Езекиель однажды повезет крестить в Корралехо, начертил ему чертежи, а его жена, которая умерла, так и не увидев баркаса, сшила первый комплект парусов. Ванты и фалы сплели из хорошо выделанной верблюжьей кожи, которая оказалась крепче железа. Любовь, как смола, пропитала только что родившийся баркас, с которым Езекиель нянчился не меньше, чем с малым ребенком.

Езекиель не вырезал, а гладил дерево, и ни одна еще лодка, должно быть, не знала таких ласк и не слышала так много нежных слов, ни на один баркас еще не возлагалось стольких надежд.