Книга Пекинский узел - Олег Геннадьевич Игнатьев

Гро, слушая Игнатьева, — а ещё очень энергичен».

«Тщеславен, опытен, хитёр», — следя за речью француза, размышлял в свою очередь Николай и, не забывая своего намерения отстранить Су Шуня от возможных в будущем переговоров, старался убедить своего гостя в том, что министр налогов и сборов, господин Су Шунь, главный противник союзников.

— Во главе недоброжелателей, — говорил он, — стоит ненавистник европейцев, могущественный министр налогов, который неоднократно заявлял публично, что из Китая следует выгнать всех «белых варваров» без исключения.

— А почему в Пекине есть ваше постоянное представительство, а нам не позволяют этого? — допытывался барон Гро.

— Охотно отвечу, — начал объяснять Игнатьев. — Россия никогда не имела в Пекине постоянного посланника. Мы имеем там своё подворье, но это, вы сами понимаете, объясняется лишь давностью сношений, существующих между соседями.

Барон Гро привык пользоваться слабостями людей и сам не заметил, как попал под обаяние Игнатьева, который ловко воспользовался его тщеславным желанием казаться умнее и успешнее других. Побывав на балу, Николай убедился, что в молодости у барона Гро был прекрасный учитель танцев, а редчайшее чувство ритма и природная грация делали его желанным партнёром хорошеньких женщин.

— Зря вы вчера уехали столь рано, — пожурил его француз. — Мы наслаждались танцами и музыкой, пели романсы, читали стихи и оценивали достоинства более десятка сортов шотландского виски, любезно предоставленного нам для дегустации и внутреннего употребления.

— Я завидую вам, — шутливо повинился Игнатьев. — Когда у вина превосходный букет, и его аромат не уступает благоуханию китайских снадобий для воскурений, дружеская беседа, словно любовное чувство, способна остановить мгновение, продлить очарование момента, вдохновить, развеселить и сделать сердце чище.

Барон Гро всплеснул руками:

— О! Да вы поэт!

— В ранней юности писал, вернее, пробовал, — признался Николай. — Но вскоре понял: не способен рифмовать. Хотя, — он засмеялся, — недавно родил «перл»: «Мели не мели — лучший мельник дядя Ли».

— Недурно, — похвалил его француз. — Когда вам скажут, что вы неосмотрительно впали в детство, не огорчайтесь: дети существа радостные. — Он был не лишён сентиментальности.

В третьем часу дня привезли почту. В ней оказалось несколько пекинских номеров «Столичного вестника», письмо отца Гурия и — больше ничего. Долгожданной весточки от My Лань не было. Николай расстроился и, рано улёгшись в постель, понял, что не уснёт. Он лежал с открытыми глазами, глядя в потолок и заложив руки за голову. Душные ночи в Шанхае изнуряли так, что он совсем лишился сна. Окно было раскрыто, но свежестью не пахло. Занавесь не шелохнётся, не дрогнет, не приподнимется внезапным сквозняком. Приоткрытые двери и мокрая тряпка на полу, которую обычно расстилал на полу Дмитрий, не давали ожидаемой прохлады. Только холодноватый лунный свет, проникавший в комнату, напоминал о звёздной пустоте с её надмирной вековечной стужей.

Сетки на окнах не спасали от москитов. Их писк над ухом мог свести с ума любого. Спать удавалось урывками, замотавшись в простынь с головой. И ещё сводил с ума грызущий шорох тараканов. Таких огромных тварей он раньше никогда не видел. Каждый — величиной с ружейный патрон "бердан", если к нему примотать две штуцеровских гильзы. И тараканов этих было — бить, не перебить. Он убедился в этом лично. Ворочаясь в постели, перебирал в мыслях ряд событий, происшедших со времени его приезда в Шанхай, думал о причинах молчания My Лань. Возможно, почта ушла раньше, чем она передала своё письмо. Возможно, она поостыла к нему или же просто "сохраняет лицо" — боится выглядеть назойливой. Что он знает о правилах хорошего тона в среде молодых китаянок, будущих невест? Да, ничего. Он только знает, что любит My Лань, вот и все. Своей душой он изведал, как упоительна любовная тоска! Смотрел в потолок, а видел над собой её зелёные глаза. Его сердечная "яма" углублялась с каждым днём. Он чувствовал, как из-под его ресниц катились слёзы. «Надо же, — удивлялся Николай, — разнюнился. Месяца не прошло со дня разлуки, а я уже готов ехать в Пекин. Во мне, оказывается, нет ничего от лорда Байрона, от гордеца. А я-то думал, что характеры наши похожи».

Тоска его была столь сильной, что хотелось выть. Молчание My Лань лишало его сил. Отчего-то вспомнились мертвенно-стылые глаза Су Шуня, его неприятный оскал.

«Надменный сумасброд, — обругал его Игнатьев про себя. — Если он ещё раз подошлёт ко мне убийцу, то он наверняка выберет такого, который меньше всего будет вызывать подозрение, а лучший способ приблизиться ко мне, это прикинуться врагом Су Шуня. Наёмник постарается убедить меня, что имеет все основания ненавидеть богдыхана и его ближайших советников, среди которых главную роль, несомненно, играет министр налогов и податей». Он думал о возможном покушении на свою жизнь, как думают о чём-то постороннем. Случится и случится. Господь не допустит, чтобы его жизнь оборвалась. Он верил в его милосердие. «Вот говорят, — размышлял Николай, — такой-то умер от любви. Не от любви он умер, а от голода: не было сил готовить себе пищу, не было желания заботиться о жизни». — О нём заботился его камердинер, а если бы Дмитрия не было? Стал бы Игнатьев заботиться о своей жизни? Неизвестно. «Влюбляться надо в юности, а не на пороге зрелости», — выговаривал он себе, чувствуя, что его страстное желание всё время видеть My Лань становится настолько властным и требовательным, что он уже всерьёз начал побаиваться за себя, за свой рассудок. «Хотя, нет, — тут же успокаивал себя Николай. — Такие служаки, как я, с ума не сходят. Тот, кто предан делу, связан долгом, тот слишком ограничен в своей воле, в своих прихотях, капризах, увлечениях. Я не могу отдаться чувству всей душой, стремительно и безоглядно: мои думы охлаждают моё сердце. Иначе я остался бы в Пекине. Навсегда. Кто любит, тот не рассуждает». — И всё же он ловил себя на том, что думает о сватовстве и свадебном подарке.

Девятнадцатого июня он написал отцу Гурию, чтобы тот всячески укреплял в китайцах мысль о "посредничестве" русского посланника в их переговорах с союзниками. Конверт был передан Татариновым в Бэйцане с клипера "Джигит" и доставлен китайским жандармом в экспедицию духовной миссии. Вместе с этим конвертом в Пекин ушло письмо для My Лань. Игнатьев тревожился и спрашивал, отчего она молчит? Этот день запомнился ещё и тем, что внезапно налетел вихрь, разразилась страшная гроза, молнии