Книга Борьба за евразийские пограничные территории. От возвышения империй раннего Нового времени до окончания Первой мировой войны - Alfred Rieber

интеллектуальным центром, гуманизм процветал и за его стенами, широко распространяясь по всей стране. Его представители были больше озабочены восхвалением республиканских свобод, чем оправданием королевской власти.

Последняя систематическая попытка построить королевскую идеологию, подкрепленную символической системой королевской власти, была предпринята при королях Ваза - Зигмунде III, Владиславе IV и Яне Казимире, которые вместе правили восемьдесят один год с 1587 по 1668 год. Претенденты на шведский престол, они также были связаны с Ягеллонами и отстаивали принцип наследственных прав не только на шведский, но и на корону Содружества. Мастера пропаганды, прославляющей династию, они стремились сделать новую столицу Варшаву, в которую Сигизмунд III постепенно перевел двор, центром власти как в географическом, так и в политическом смысле. Расположенная в самом сердце твердо католической Мазовецкой равнины, где воеводская шляхта была лояльна короне, она стояла на землях, принадлежавших в основном королю. Королевский замок был общественным зданием, резиденцией польского сейма (парламента), с великолепным Мраморным залом, где хранились батальные сцены великих польских побед и портреты королей и королев Польши, начиная с основателя династии Ягеллонов и заканчивая кровными родственниками из рода Габсбургов. Будучи убежденными католиками, вазы отождествляли свое правление со святыми покровителями Польши и канонизацией святого Казимира. Они разработали маршрут процессии от Кракова до Варшавы, чтобы отпраздновать военные победы вассалов над мусковитами. Они стремились обвести вокруг пальца своих магнатов в Сейме, взывая к патриотизму шляхты в своих провинциальных сеймах (сеймиках), чтобы собрать местные части для армии. Но, как заключает Фрост в своем обзоре их деятельности, "последний из Ваз был также последним из Ягеллонов", и польско-литовская монархия вступила в новую и более суровую эпоху.

В противовес централизации королевской власти, шляхта культивировала "сарматский миф", широко распространенное убеждение, что все дворяне ведут свое происхождение от легендарных храбрых и свободных всадников.

Сарматизм получил свое название от латинского названия Польши - Сарматия. Миф о том, что шляхта произошла от кочевых сарматских племен II века, был похож на миф о гуннском наследии, на который ссылались мадьярские дворяне. В эпоху романтического национализма они утверждали, что являются единственными истинными представителями нации. Сарматская идея основывалась на трех постулатах: шляхта - страж "житницы Европы", гарнизон "оплота христианства" и воплощение "золотой свободы", благодаря которой Польша превосходила всю остальную Европу.

Сарматизм был на самом деле продуктом польского барокко, наряду с такими институтами сопротивления королевской власти в Польше, как конфедерация и liberum veto. В условиях русской оккупации эти апелляции к "древним" привилегиям были усилены и разбавлены возрождением оксидентализма, то есть использованием языка Просвещения для аргументации польской миссии по распространению цивилизации на восток. Инструментами этой миссии ее сторонники считали сначала Наполеона, а затем Александра I. В обоих случаях быстро наступило разочарование, и на поверхность вышло внутреннее противоречие между польскими ценностями (сарматство) и иностранным влиянием (Просвещение). Во время восстания 1831 года левые голоса нашли диалектический синтез в столкновении традиций, провозгласив: "В том, что касается либеральных принципов и институтов, мы были впереди всех наций Европы". Родился миф о моральном превосходстве Польши. Польская диаспора, вдохновленная восстанием, проповедовала новый революционный мессианизм, сочетавший идеализацию шляхетской республики с культом мученичества и воскрешения, который был тем сильнее, что его сформулировали такие великие поэты и интеллектуалы, как Адам Мицкевич, Юлиуш Словацкий и Зигмунт Красинский.

Идея о том, что шляхетское государство представляет собой остров свободы на фоне авторитарных империй, таких как Московская и Османская, и бюрократического абсолютизма Запада, в частности Габсбургской монархии, распространялась в сотнях публикаций на протяжении XVI и XVII веков. Согласно одной из утопических версий священника-иезуита Валенти Пешики, свободный польский путь был "не человеческим, а небесным образом жизни".

Сарматский миф, как и "миссии" других мультикультурных государств, содержал в себе потенциал для продвижения как внешнего, так и внутреннего мессианского послания, сформулированного как в культурных, так и в политических терминах. На протяжении XVI века и в XVII веке красноречивые агитаторы проповедовали польский путь на Востоке, особенно среди русинов. Славяноязычный народ, проживающий на пограничной территории между Польшей и Великороссией, русины были идеальными подданными, поскольку у них еще не сформировалась самобытная этнолингвистическая идентичность. В середине XVI века памфлетист священник и шляхтич Станислав Оржеховский предложил формулу "gente Ruthenus, natione Polonus", впоследствии часто цитируемую, для таких русинов, как он сам, которые были преданы латинской цивилизации в ее польской версии. В более раннем памфлете "Турцики" он также решительно поддержал идею религиозной войны против турок. По иному пути польский культурный империализм достиг своего апогея во время Контрреформации, возглавляемой иезуитами.

Сарматский миф, с соответствующим институциональным ограничением свобод шляхты, был мощной идеологией для распространения польского влияния на восток. Но ее успех зависел от параллельного процесса "латинизации" православия. Иными словами, культурная интеграция государства означала как полонизацию литовской шляхты, так и ее обращение в католичество. Это требовало отмены федералистской идеи, связывавшей две части Речи Посполитой с XIV века и завершившейся Брестской унией. Таким образом, в то время как польская шляхта то и дело вступала в конфликт с королевской властью, она также стремилась к союзу с церковью, чтобы продвигать свою собственную интеграционистскую идеологию.

Контрреформация в Речи Посполитой завершила идентификацию шляхты и Римско-католической церкви. Хотя протестанты были главной целью контрреформации в Польше, орден иезуитов также начал кампанию по возрождению духа Флорентийской унии и восстановлению раскола с православием. Среди их главных выразителей был Петр Скарга, первый ректор Виленского университета на северо-восточном пограничье и советник короля. Скарга был автором работы "О единстве Церкви Божьей и о греческом отклонении от этого единства", опубликованной в 1577 году. В трактате православие осуждалось как ересь, а условия единения с католицизмом сводились скорее к полному поглощению, чем к какому-либо реальному компромиссу. Его план представлял собой попытку интегрировать восточные пограничные земли, возродив идею унии между латинской и греческой православными иерархиями, которая привела бы русинское население под власть римского понтифика. Но были и другие планы, предложенные членами католической иерархии, которые предвещали унию, основанную на признании православными духовной власти папы и богословского единообразия в обмен на признание славянских обрядов русинской церкви. Из среды шляхты исходил третий вариант единства, содержавшийся в "утопических" предложениях воссоединить христианство, признав сущностное сходство двух верований и необходимость их равноправного сочетания. Но это была позиция меньшинства.

Одновременно с разработкой этих планов Церковь вела активную просветительскую и пропагандистскую кампанию по обращению православных в восточных пограничных районах Содружества. Ее миссионерская работа не всегда могла рассчитывать на прямую поддержку государства, но к 1590-м годам королевская политика отошла от прежней политики веротерпимости в сторону более "конфессиональной" позиции.