Книга Я тебе не ровня - Лариса Шубникова

Андрей едва на подворье свое наведался, одежки сменил, прихватил с собой свежих ратников пяток и снова на коня: мчал в Берестово к Арише. Ехал-то к ней, а напоролся на деда ее, Мишку. Тот аккурат опричь хоромцев своих сидел, грелся на солнышке последнем, летнем.

— Здрав будь, боярин, — Андрея внесло лихо.

— И тебе не хворать, женишок, — хмыкнул дед Мишка. — Чего глазами-то шаришься? Нет ее тут. У боярыни Ксении почитай каждый день сидит. Утешает.

— Скоро ли ждать ее? — Андрей с Буяна соскочил, бросил поводья подоспевшему холопу Луке.

— А кто знает? Ксения печалится о сыне, Аришей спасается, да Машей, — говорил дед вроде и спокойно, но Андрею почудилось, что мысль держал какую-то за пазухой. — Андрей…вот что…

И лицом посерьезнел так, что Шумской покрылся холодным потом: а ну как беда с Аринкой?

— Что, дядька Михаил? — голос-то подсел, в хрипотцу подался.

— Идем-ка в хоромы, разговор к тебе есть.

Шумской пошел сразу и без всяких вопросов, токмо рожу сделал такую, с которой в бой бегал.

Вошли в гридницу, дед указал место Андрею на лавке, а сам закрыл ставни, за дверь глянул и прикрыл плотно.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Я не хотел и говорить-то с тобой о том, но мыслю так — знать ты должон. Мало ли, как жизнь повернется… Андрей, слово дай, что никто и никогда не узнает о том, что промеж нас сегодня говорено будет. Инако себя погубишь, и Аришку не сбережешь.

— Слово! — Шумской беду чуял, рука сама по себе легла на рукоять меча.

— Ну, раз так, то слушай…

Дед рассусоливать не стал, говорил-то недолго, а вот груз на плечи Шумского возложил почитай до конца дней. Вогнал в думки тяжкие.

Андрей деда дослушал, но в ответ промолчал. Встал с лавки, коротко обнял пожившего и кивнул, мол, сними с себя груз непосильный. Есть кому золотую беречь. Михаил Афанасьевич по-старчески прослезился и махнул рукой Шумскому — иди, нето.

Андрей вышел на крыльцо хоромцев, дернул ворот богатого кафтана, провздыхался. Дотащился, как дед старый до лавки у забора, сел и пропал в мыслях-то.

Княжна… Шумской токмо сейчас и понял, откуль взялась щедрость князя Всеслава, да и намёк-то его уразумел — заткнул рот грамоткой боярской и приданым, отдал в жены Шумскому и вроде как шито-крыто. А Арина как же? Ведь так-то посмотреть — князь обделил, обездолил пташку золотую.

Не о себе пекся сейчас Шумской, токмо об ней одной, об Аришке. Знал, поди, захоти она себя объявить, так не видать ему золотой как собственных ушей. Смолчать и забрать к себе в хоромы иль вознести-возвеличить?

Мужское вопило — смолчи, схоронись и сделай своей навеки, а вот совесть и любовь шептали иное…

— Андрей! — голосок шелковый, радости полон!

Аринка вошла в ворота, увидела Шумского, да бросилась к нему, на мамку-то к ней приставленную и не оглянулась. Андрей вскинулся и навстречу! На руки подхватил, закружил, обрадовал себя и ее.

— Где бродишь, золотая? Думал, не дождусь, — легко коснулся поцелуем мягких губ.

— И я думала, не дождусь, Андрюша, — руки ласковые теплые обняли за шею, да так нежно, что впору ума лишиться.

— Бесстыжая!! А ну! — невысокая, плотная баба налетела, что коршун и давай тянуть Аринку с рук Шумского-то. — А и ты, боярин, хорош! Поста свадебного не держите? Стыда-то нет никакого!!

Пришлось отпустить пташку свою — тётка орала так, что уж соседи из-за забора подсматривать начали, да ухмыляться.

Уселись чинно на лавку в урядном отдалении. Мамка еще и проверила — достойно ли. Вот, злыдня! Аринка смотрела в глаза Шумского, улыбалась и была так хороша, что глаз слепила.

Новый летник — малая часть приданого от Всеслава — очелье с жемчугом, навеси, что кружева. Сама сияет глазами окаянными, манит губами алыми и гладкостью чела*. Шумской засмотрелся…

— Андрей, что ж ты молчишь? — Аринка все же не зря душой его была, приметила и отголоски мыслей заполошных и тоску, ту самую, которая рождается в человеке от метаний думственных. — Случилось что, любый?

Мамка стояла поодаль, но «любый» услыхала, губы поджала и кашлянула, мол, веди себя урядно. Андрей в момент осердился, да кинул на мамку свой взгляд чернючий — та зенки вылупила, брови вознесла высоко, малёхо подалась, но сдюжила. Осталась на месте своем сторожевом. С того он и понял — поговорить не выйдет, поцелуя ему ждать до второго пришествия Господня, а уж как до свадьбы дотянуть — то совсем неведомо.

— А помнишь ли, Арина, как я тебе про грамоту рассказывал? Ту, что отец мой тиснул нам на венчание?

— Помню, как не помнить, люб… Андрей, — запнулась о ласковое слово, не стала гневить мамку.

— Ну, так теперь новую надо составлять. Теперь уж боярышне, не славнице. Так я принесу тебе показать-то? В то же время и буду.

Аринка сморгнула, но поняла — ночью придет. Едва на месте усидела и лик серьезный удержала.

— Мы завтра с матушкой у боярыни Ксении будем, — кивнула на мамку-то. — Так ты приходи в урядное время, боярин.

— Как скажешь, боярышня Арина, — встал, поклонился по-жениховски, огрел взглядом докучливую мамку, и двинулся восвояси, в надежде переждать тягучие часы у Дёмки в дому. Житяниха уже и покряхтывала, мол, задержался, не урядно, иди уже.

Аринка поклонилась в ответ, но сияющего взгляда не сдержала. С того Андрей и понял — будет ждать ночью! Еще больше возненавидел мамку Житяниху — как дотерпеть-то?!!

Уже у ворот велел своим людям стеречь Дорофеевское подворье — давно пора. А как инако? Каждую минуту надо ждать беды и той самой, страшной, когда Аринку у него отберут. С тех думок Андрей посуровел.

На подворье боярина Акима все еще тяжко было. Печаль по ушедшему до времени сыну разливалась по воздуху, что хмарь ноябрьская. Но уж боярыня Ксения встала с лавки — все лежала, горе нянькала — и закрутилось жизнь по-тихому. Боярин говорил уж ровнее, отчетливей. Машка и та перестала носом хлюпать — помогала матери, делила с ней непростую хозяйскую заботу.

Шумской токмо что землю не рыл копытом, как Буян его чернявый. На солнце смотрел, а оно, круглобокое, все не садилось. Будто прилипло на одном месте. Таскался за Дёмкой то в ратный круг, то на кузню, а нетерпения своего так и не унял. Но дождался ночи-то…