Книга Кожа времени. Книга перемен - Александр Генис

Если подумать, мы все — полукровки, во всяком случае, начиная с Христа.

Бойкот

Мне жалко тратить жизнь на политику, но я не могу от этого отказаться, ибо со дня на день жду, когда Трампа выведут на чистую воду, а Путин ему не поможет.

— У нас, — объяснил мне приятель, побывавший в сумасшедшем доме, — это называется обсессия: навязчивое состояние, вызывающее отрицательные эмоции и приводящее к дистрессу.

— Но это же и есть политика, — удивился я, — стоит только открыть газету…

— Поэтому нам в палате газет не давали.

Это, конечно, выход. Помимо страусов, им воспользовался один американец из Огайо. Эрик Хагерман остановил часы 8 ноября 2016 года, когда стало известно, кто победил на президентских выборах. Ему, как и большинству избирателей, не понравилось, чем они кончились. Но он, в отличие от нас, принял радикальное решение.

— Трамп, — объяснил Хагерман, — вампир, он выкачивает всю энергию и из тех, кто за него, и из тех, кто против. В этих спорах жизнь измельчается в пыль, сыплется сквозь пальцы.

Не веря, что лично он может что-то изменить, Хагерман объявил персональный бойкот Трампу. Он полностью исключил его из своей реальности.

До нас не сразу доходит масштаб этой затеи. Для ее осуществления Хагерман отказался от телевизора, по которому он научился смотреть только прогноз погоды, от газет, журналов, от социальных сетей и интернета в целом. Но это только начало. В 53 года он, заработав достаточно денег, уволился с поста директора цифровой рекламы «Найки» и купил кусок земли в пустынной части штата Огайо. Тут он, закоренелый холостяк, живет наедине с природой. Хагерман предупредил друзей, что, если они хотят ими оставаться, им придется подчиниться строжайшей цензуре и никогда не говорить с ним о текущей политике. Ту же клятву дал ему брат, которого Хагерман решился навестить в Сан-Франциско. Каждое утро Хагерман ездит завтракать в кафе соседнего городка с пышным, как водится в Америке, названием Афины. Но входит он туда в наушниках с белым шумом, чтобы случайно не услышать новости или сплетни. Соседи знают о его чудачестве и не лезут с разговорами. Сперва они принимали его за психа, но постепенно стали завидовать.

И есть чему. Хагерман ничего не знает про «Рашагейт», ему не знакома фамилия Мюллер, он не слышал про порнозвезду Дэниэлс Сторми и не догадывается о существовании «альтернативных фактов». Как новый Рип ван Винкль, Эрик Хагерман пребывает в спячке, которую он считает живительной. Вокруг него меняется только природа: цветут и увядают цветы, появляются почки и желтые листья, выпадает иней и волосы, убывает и прибывает Луна, и о ходе времени напоминает лишь новая седина в зеркале. Хагерман перебрался из сегодняшнего дня в прошлое и вечное. В его мире существует то, что было, но сплыло: история и то, что повторяется всегда — погода. Живя в содружестве с временами года, а не политическими сезонами, он не тратит душевные ресурсы на лихорадку актуальной действительности, оберегая мир и покой, купленные ценой упрямого невежества.

В настоящих Афинах, а не тех, что в штате Огайо, таких людей называли идиотами. В переводе с древнегреческого «идиот» — отдельный и несведущий человек, отказавшийся принимать участие в выборах, прениях и скандалах. Каждый, кто не пользовался редкой и дорогостоящей привилегией, которой горожане ни за что не делились с понаехавшими, был, в сущности, изгоем.

Другими словами, идиотизм — это следствие не клинического, а социального слабоумия, мешающего гражданам ими быть. Человек по Аристотелю — политическое животное, которое живет в полисе и само отвечает за свою судьбу. А если не отвечает, как, например, жители персидской империи, то это животное — не совсем человек, хотя жить ему, может, и проще.

Отшельник из Огайо — крайний случай античного идиотизма. Но в той или иной форме он свойствен многим и желанен остальным. Политика — ведь и впрямь грязное дело. Она предусматривает бесконечную череду компромиссов — между добром и злом, народом и умом, верой и реальностью, правдой и всем тем, что ее заменяет оптом и в розницу. Но главный компромисс, который делает политику возможной в принципе, мы заключаем друг с другом, когда здороваемся с оппонентами.

Первую треть жизни у меня не было с этим проблем. В те времена и в той стране вменяемые люди не спорили о политике, потому что ее заменяла власть. Не мы ее выбирали, а она — нас, причем поштучно. За это мы ее не любили, боялись и принимали как неизбежное зло вроде географической широты. С глобусом не поспоришь: «на улице, чай, не Франция».

В Америке всё изменилось стремительно и разительно. Ритм регулярной смены власти подразумевает прилив и отлив демократической страсти. Как вдох и выдох, выборы чередуют напряжение с апатией. Чтобы вырваться из этой стези, нужны особое напряжение сил и удачный набор благоприятных условий, чем и прославился анахорет из Огайо. Другим — с этим не справиться.

Если в Америке нельзя жить без политики, то к ней поневоле нужно приспосабливаться. Свобода позволяет каждому иметь свои взгляды, здравый смысл учит не делиться ими с боссом, коллегами, даже соседями. Ведь президенты меняются чаще, чем работа и адрес. Другое дело — близкие. Если и с ними не говорить о политике, то какие же они близкие?

Я испытал это на себе, когда выяснилось, что, попав в Америку, мы с отцом прибились к разным партиям. Он полюбил республиканцев за то, что они боролись с коммунизмом, я — демократов, примерно за то же. Ему нравился республиканец Рейган и «Звездные войны», я вспоминал демократа Кеннеди, остановившего Хрущева в Карибский кризис. Оглядываясь назад, я чувствую свою вину острее, чем его. В сущности, нам не о чем было спорить.

Но это было тогда, а не сейчас, когда врагам и сторонникам Трампа мучительно трудно усидеть за одним столом, даже если он накрыт для старинных друзей и недальних родственников.

Что же делать, чтобы не остаться одному и не переезжать в Огайо? Простой совет — не говорить о политике — самый бесполезный.

Представьте себе летнюю вечеринку. Все пьют варварски ледяное пиво, лопают упоительные — с пылу-жару — гамбургеры, делятся фотографиями из отпуска, сплетничают о начальстве и говорят о спорте. Но в эту теплую компанию затесалась 800-фунтовая горилла (так в Америке называют монстра, которого правила приличия вынуждают считать невидимым). Ее никто не приглашал, но и выгнать не получается. Поэтому все усердно делают вид, что гориллу не замечают, и обходят ее стороной. Рано или поздно кто-то не выдерживает и произносит короткое, взрывоопасное, как команда «Огонь!», слово: «Трамп». И тут веселье кончается.

Чтобы удержаться на миролюбивой ноте в неизбежном разговоре о политике, мне кажется важным одно: не переходить на личности. Я имею в виду личность Трампа, но не только его. Хиллари, которая, как вам скажут, «еще хуже», тоже не надо упоминать. Да и Обаму, который «все это начал», стоит на время забыть.

Имя лидера обозначает не только проводимую им политику, но и его характер, пристрастия, фобии и привычки, обычно дурные. Личность, как известно из Достоевского, неисчерпаема, а значит, скандал не только неизбежен, но и нескончаем. Однако если мы переведем трехмерную проблему в двумерную полемику, то ситуация окажется не совсем безнадежной. Избавившись от личных имен и связанных с ними обид, мы сможем вместе искать общий знаменатель, на который делятся сегодняшние тревоги. И тогда противники смогут услышать друг друга. А может, и согласиться с тем, что нелегальные мигранты — не самая страшная угроза Америке. Что Великая мексиканская стена — не панацея. Что Северная Корея по-прежнему представляет опасность. Что чужеземные хакеры подрывают доверие к выборам даже тогда, когда не могут повлиять на их окончательный исход. И что не наше дело, что носит первая леди, пусть на спине ее куртки и написано «Меня не колышет».