Книга Скверное дело - Селим Ялкут

— Осматриваетесь? — Тепло спросил Семен Иосифович.

— Да я, вообще….

— Ничего, ничего. Это ведь не мой…. Просили присмотреть временно, пока хозяин в командировке. Цветы полить. Я что?.. Вы цветы любите?

— Люблю. — Подтвердил Памфилас.

— А кто их не любит. — Подитожил Семен Иосифович.

Удивительно, что Семен Иосифович обстановкой нисколько не гордился, не пыжился. Было ясно, что комфорт не для него, плевать ему на комфорт. Но так, чтобы не попасть в секретаршу. Очаровательная молодая женщина. Именно, как представляет ее в видениях обделенный женской красотой обыватель. Ни в коей мере не героиня анекдотов. Но и не ангел. Хоть могла бы быть, если бы не рабочее время. А в другое — попросту неизвестно. Там может быть и ангел. Скорее всего.

Пока Семен Иосифович с доброжелательной улыбкой присматривал за гостем, тот не мог отвлечься от секретарши. То есть, конечно, мог, так оно и было с виду, но приходилось напрягаться. Та стояла совсем рядом, даже склонилась, и, задевая профессорский рукав воздушными прикосновениями, готовила угощение.

— У вас пьют много кофе. — Сообщил Памфилас треснувшим голосом. — Я и в музее…

— Даже не сравнивайте. Особый рецепт. Исключительный. — Секретарша молча, лучезарно улыбаясь, стелила салфетки и расставляла чашечки. И еще раз улыбнулась. Налила кофе и ушла. Так хотелось проводить взглядом, но Памфилас совладал.

— Удивительно приготовлено. Сладкий и чуть горчит. — Благожелательно заметил Семен Иосифович. — Этому на специальных курсах учат.

— Чему? — Рука профессора дрогнула. И он поставил чашку на место.

— Не вовремя я. — Огорчился Семен Иосифович. — Прямо под руку. Учат, как кофе готовить и подавать. Мало ли, понадобится. Люди разные. Если что, неужели я бы не предупредил?

Памфилас взял чашку.

— На стажировке у меня. — Пояснил Семен Иосифович. — Постоянная по штату не положена. Да, и возраст. А душа девичья, знаете ли, привязалась к ветерану.

Памфилас распробовал напиток. Пожевал губами. Видно было знатока. — Действительно, редкость.

— Самое время учиться. — Занимал разговором словоохотливый хозяин. — Резидентуры позакрывали. Люди возвращаются, Лондон, Париж, редкие специалисты. У нас ведь, если честно, мало своего, у англичан перенимаем, у американцев. Те — мастера угощать. Но молодежь старается, рецепты переписывает. Кадры готовят для бизнеса. Сами видите. Может, хотите пригласить? В свободное время. Такой романс. Отвори потихоньку калитку… туда, сюда… Голову к утру потеряете.

— Я только сейчас из музея. — Вставил нелепо Памфилас.

— Я потому разговорился, что вы свой. Наш. С таким человеком, знаете ли. Я ведь бывал в Греции. Под Парфеноном простоял, буквально опираясь. И ощутил. Про вечность не скажу, не успел, а смысл жизни испытал на себе. Как там теперь? Вы, я слышал, островки распродаете, мелочь всякую. Нас не забывайте. А то морячки плавают, плавают, а кораблику пристать негде. Хотите еще кофейку? На ночь вредно, а сейчас самое время. Чашечка маленькая, приходится за два раза. Позвать? Ну, ладно, потом, так потом… — Семен Иосифович отулыбался и стал серьезным, будто наткнулся на подводную скалу. — Так что у нас с Кульбитины?…

— Это я как раз хотел спросить?

— Выпало важное звено. — Вздохнул Семен Иосифович. — Непонятно почему. Неясно. Милиция давно бы дело закрыла. У них или сразу хватают, кого смогут, или откладывают до следующего раза. Я оказываю некоторое влияние. Потому они шевелятся. Но дело, боюсь, гиблое. Я сегодня ночь не спал, думал. Что же ты, Павел Николаевич? Ведь умнейший человек.

Памфилас кивнул, что умнейший.

— А как иначе про покойника? Но нам… Что делать? Роковой вопрос. Не знаю, правда, как в Греции… — Семен Иосифович замолк, прислушался к чему-то в себе и пожаловался. — Зубы, вот, новые вставил. Язык трут, говорить не могу. Ну, а вы, коллега?

Памфилас открыл, было, рот, но смолчал как-то неопределенно. И Семен Иосифович продолжил.

— Странная, ведь, ситуация. Давайте я буду излагать, а вы уточняйте. Вдвоем все и продумаем. Пришел этот Кульбитин. Когда это было? Годика два назад. Есть рукописи, копии на руках, но и подлинники можно достать. Обещают конец света ровно через пять лет.

— Чьи предсказания? — Вставил Памфилас.

— Одного… не знаю, как… допустим, попа. Вас не шокирует? Попа. А то у нас некоторых шокирует. Требуют больше уважения. А людей не хватает. Два курса партшколы перебросили в духовную семинарию. Сколько я сил потратил. Упирались. А если что?.. Что? Что?.. Назад вернем… А здесь пример, защитник православной веры. Рассорился с императором за то, что тот искал союз с папским Римом. Император упек попа в тюрьму, где тот умер. Или как для попов? Преставился? Опочил? Пусть будет, преставился. Или опочил. Нужно точно узнать. (Семен Иосифович черкнул в блокноте) Но тот поп был почище Нострадамуса. Предсказал падение Византии. За измену православию. И год, и знамения, какие будут. И дальнейшую безрадостную судьбу греков. И про войны двадцатого века. И главное, через лет пять-шесть, если от нас считать, должен наступить всему этому конец.

— Чему конец? — Уточнил Памфилас.

— На карту поглядите. И начнется передел всего бассейна.

— А откуда это известно?

— У попа, то есть исповедника Божьего, раз сам на себя груз такой взвалил, при жизни были видения. Редчайший случай. Летал во времени взад, вперед, прямо Эйнштейн, и делился увиденным. Ученики ходили следом и записывали. Известное дело. А потом жена этого попа, матушка то есть, чтобы не угодить под императорскую длань (так, кажется), вместе с учениками бежала к нам. На Русь. И все пророчества привезли с собой. И лежали они сотни лет в монастырских хранилищах. Разобрать вполне можно. И копии с них сделали. В общем, выглядит убедительно.

Памфилас слушал, не перебивая. Семен Иосифович набрал высоту. Иногда морщился, видно, от боли в языке, но справлялся.

— Что интересно. Советская власть на это внимание обратила. То есть, не она сама, а в лице профессора Успенского, который всю жизнь Византией занимался. И докладывались эти материалы в самых верхах.

— У нас другая история. — Гордо возразил Памфилас. — У греков.

— Другой истории нет. — Мягко просветил Семен Иосифович. — История одна, только каждый тянет в свою сторону. Всё, чем вы сейчас живы, это последствия истории Византии. Вы поглядите. Война с фашизмом шла. Дело, может, по тем грозным временам не первое, но товарищ Сталин проявил большой интерес, приказал подробно изучить и представить предложения.

— Что значит, предложения?

— А то и значит. Вывести вопрос из состояния крайней неопределенности. Заострить и воздать должное. Ведь Греция ни одного солдата Гитлеру не дала. Вся Европа в едином строю, сами под ружье просились, так им хотелось в Россию визит нанести, а греки ни в какую. Упрямый оказался народ. Не захотели у Адольфа служить и точка.