Книга Под созвездием Ориона - Владислав Крапивин

У меня больше пяти рублей сроду не бывало. У моих приятелей тоже. И вот стоишь со скомканной бумажкой в потном кулаке, страдаешь от неизвестности. Повезет — не повезет?.. Ура, повезло! Вот она, вожделенная синяя полоска с чернильными цифрами и милым сердцу значком — акробатом на трапеции, окруженным кольцевой надписью «Госцирк». А потом — два дня радостного нетерпения и наконец — праздник!

Внутри этого большого праздника-представления случались иногда и дополнительные. Сюрпризы! Вот одна такая радость. Казалась бы ерунда, а запомнилась. Клоуны-жонглеры во время выступления иногда бросали в ряды зрителей большие красно-синие мячи. Находились счастливчики — избранники судьбы! — которые ловили мячи в ладони. Я, конечно, тоже мечтал о таком счастье. Ведь мяч был кусочком цирковых чудес! Подержать его в руках — значит, приобщиться к сказке!.. И однажды повезло: мяч полетел прямо ко мне! Я вскрикнул, вскочил, поймал его над украшенной бантом девчоночьей головой…

Мяч оказался тяжелый, потертый, от него обыкновенно пахло резиной. Нет, не обыкновенно, а «по-цирковому»!

Жаль, что счастье мимолетно. Мяч следовало тут же кинуть обратно. Я кинул. Но не добросил со своего шестого ряда до арены. Мяч перехватили внизу, в первом ряду и бросили клоуну. Мне было досадно. Однако потом я рассудил, что так даже лучше: благодаря мне еще один счастливчик подержал в руках разноцветное резиновое чудо…

Теперь еще одно связанное с цирком воспоминание. Отрывочное. Только что кончилось цирковое представление, я с толпой зрителей выхожу в сквер. Весь в радостном возбуждении от всего, что видел. Мне так весело, что, сойдя с изгибающегося дугой деревянного тротуара, начинаю переворачиваться через голову на лужайке среди подорожников и мелких ромашек. Кувыркаюсь, кувыркаюсь, воображая себя акробатом на арене. Пока не начинает кружиться голова.

Но и в этом кружении летнего дня — с его солнцем, облаками, желтыми клювиками цветов на кустах акации — радость…

Господи, неужели это был я? Тощий пацаненок с прилипшими к губам семенами одуванчиков. Мальчик, который боялся уличных собак и хулиганов, постоянно тревожился за маму и отчаянно не любил ходить в школу? Ненавидел скандального отчима, зачитывался приключенческими книжками и мечтал о морской жизни…

Что во мне осталось от того мальчика? Внешность? Ха!.. От нее — только крошечный шрам на правой руке, ниже большого пальца: решил как-то с дуру пофехтовать с одноклассником на перочинных ножиках. Да и в шраме клетки уже не те. Говорят, во соответствии с обменом веществ, состав человека меняется каждые шесть лет до последней молекулы… Тогда что же?

Пристрастия? Но в детстве страдал о мороженом, а теперь, когда могу лопать его сколько угодно, — не хочется. Когда был маленький, то даже в голодные годы не мог есть винегрет, а сейчас нет для меня лучшей закуски. Обмирал от фильмов про шпионов, а теперь зеваю и выключаю телевизор. Цеплял на курточку бумажные погоны и обожал играть в войну, а теперь понимаю, к чему приводят такие «игры»…

И в цирк не хожу давным-давно. Скучно мне в цирке. Я люблю только память о нем. О том давнем, дощатом, украшенном громадными фанерными афишами с участниками состязаний по борьбе, которая в те годы называлась французской. В ту пору, когда мне было девять лет…

Что же еще осталось? Пожалуй, лишь некоторые привязанности. К морю, к кораблям. Те, что дали мне возможность писать книги о парусах и капитанах и построить два с лишним десятка парусников с мальчишками из флотилии «Каравелла», которой я командовал тридцать лет…

Да, еще по-прежнему люблю созвездие Ориона. Зимними вечерами иногда смотрю на него и представляю, как скрипят в темноте мои валенки по Смоленской улице, а среди заснеженных тополей возникают три желтых окошка…

Иногда на встречах с читателями я слышу умиленный вопрос (чаще всего от учительниц, которые привели ребятишек пообщаться с «живым писателем):

— Ах, Владислав Петрович, чтобы сочинять книжки для детей, надо, наверно, не забывать, как вы сами были ребенком? Сохранять в себе «ощущения детства»…

Что верно, то верно. Ощущения детства я в себе сохранил. Хуже другое: «ощущений взрослости» не набрался в полной мере до старости. До сих пор боюсь швейцаров в ресторанах. Боюсь суровых вахтеров и и чиновников в разных учреждениях. Поэтому так и не выхлопотал себе полновесную пенсию — нужно было обивать пороги, требовать всякие инструкции, писать в Москву… Не обзавелся машиной (хотя были времена, когда мог), потому что вздрагивал при мысли о зависимости от разных чинов ГАИ. Не смог остаться на учете в старой привычной поликлинике, у знакомого лечащего врача, когда меня, почетного гражданина Екатеринбурга, поперли оттуда «на общих основаниях» (опытные люди советовали: «Сходите к главному врачу, подарите ему книжечку…» Но не умею я…) И в Москву не езжу уже пять лет, потому что там по приезде надо где-то как-то регистрироваться, иначе могут задержать и оштрафовать. Говорят, Конституционный суд признал всякие такие регистрации и прописки незаконными, но чиновникам-то что до того!

Некоторые «добрые советчики» восклицают:

— Да это же ерунда! Купи на вокзале самый дешевенький билет на электричку, покажи его милиционеру, скажи: «Я только что приехал и сегодня же уезжаю обратно…»

Господи, да я все это могу! В конце концов, и зарегистрироваться могу. Но противно же! Почему я, гражданин России, не имею права ходить по своей столице без оглядки, без риска быть остановленным и подвергнутым проверке, а то и штрафу? Почему должен «прикрепляться» к отделению, будто политический ссыльный или гражданский пленный времен Первой мировой войны? По Риму, по Парижу, по Вене и Лондону можно гулять без боязни, а по родной «златоглавой» — увы… Вот и видел я только по телевизору столичные новшества: храм Христа Спасителя, вновь отстроенные Красные ворота, сооружения Церетели и разные нынешние диковинки. И ни разу не сказал в лицо московским издателям, зажимающим мои гонорары, все, что о них думаю… Ну и ладно. Как говорится, «свобода дороже».

Наверно, это всё — «ощущения детства». Мальчишкой никогда не совался туда, где мое пребывание могли счесть незаконным. Ни разу не пробирался в цирк без билета, «на протырку», хотя дело было не хитрое. И не потому что боялся криков и пинков контролерши, если поймает, а просто не умел радоваться празднику и сказке с оглядкой… И сейчас не умею.

Слышу на читательских конференциях иногда и такой вопрос (конечно, опять же от взрослых, дети — они умнее):

— Владислав Петрович, наверно, это очень приятно чувствовать себя знаменитым? Когда вас узна ю т на улицах…

Боже мой! Ни в какой степени, никогда я не чувствовал себя знаменитым. Кто я, Иосиф Кобзон или Михаил Боярский? И узнают меня лишь знакомые продавщицы в магазине «Дом книги» — чтобы поздороваться и посетовать: «Покупатели опять спрашивали ваши книжки, а их нет…» Узнают иногда давно выросшие матросы и капитаны «Каравеллы» — те, кому сейчас около тридцати или сорока. Я их не всегда вспоминаю, а они помнят. Но здесь мои писательские заслуги ни при чем…