Книга Пленник моря. Встречи с Айвазовским - Николай Кузьмин

Октябрь 1843 г. Рим.

Спасибо тебе, любезный Айвазовский, за письмо из Чаватавской, которое меня немало удивило, т. е. не письмо, а Чаватавская. Я думал получить от тебя письмо из Мальты, или из Сицилии, скорее из Африки с края света, но никак не [из] Чаватавской. Ну что бы дел было заехать? Конечно, ты хорошо сделал, что решил ехать в Париж. В Риме скучно. Я слышал, что эту зиму будет в Риме Horace Vernet и Paul Delaroch[105] и еще какой-то знаменитый пейзажист – увидим.

Вчера я был у Павла Ивановича и он мне поручил тебе переслать свой вексель. Он очень занят, хлопочет об отъезде, передняя его завалена ящиками, кипами, но он однако не прежде двух месяцев оставляет Рим.

Наше общество наконец открылось, которого председатель Сомов[106] очень дурно распорядился, не сделавши порядочных условий с Назари. Мы продолжаем посещать общество, где прекрасный биллиард и разные журналы, но не знаем долго ли это продолжится, а жаль, если это нарушится.

Ты мне ничего не пишешь о письме, которое я тебе послал в Неаполь с обожженным письмом, кажется от брата твоего из Венеции. Получил ли ты его? Я написал маленькую картинку для Галогопо и начал побольше картину с того этюда, который ты у меня видел «Акведук в Тиволи». Об выставке я ничего не слышал положительного. Говорят точно, что будет ежегодная выставка, но я тебе об этом напишу после. На днях приехали Эпингер и Чижов, которые, как тебе известно, были в Черногории, Далмации, Кроации и [нрзб.]., Первый отрастил себе большую бороду, а второй совсем зарос бородой.

Архитектор Шурупов также воротился из вояжа в Каффу, куда он ездил для покупки мрамора. Вот тебе все новости. Впрочем все по старому, – нищие все на своих местах.

Прощай, любезный Айвазовский, до свидания, мой поклон Григорию Константиновичу.[107] Все наши Вам кланяются.

Письмо И. К. Айвазовского В. И. Штернбергу о своих впечатлениях от голландской живописи и голландских художников.

10 июня 1844 г., Антверпен

Пред отъездом моим из Парижа получил я твое последнее письмо, любезный мой друг Штернберг, но хлопоты по отъезду не допустили написать к тебе из Парижа. Теперь я рад, что отсюда пишу к тебе, ибо хочу сказать, до какой степени я доволен от здешней школы настоящей и советовать тебе, как можно, поспешить оставить Италию. Несмотря на то, что я предпочитаю день жизни в Италии месяцам на севере, но вот что меня заставляет тебе советовать поспешить сюда. Здесь я нашел столько замечательных талантов, как нигде в настоящее время во всех родах [живописи], особенно в твоем роде. Удивительные таланты, не уступают своим великим предкам: г. Де-Кестдор, Вапперс, Лейс, Бромлер, Вербукговен, Хунук и многие другие. Это все такие таланты, что, право, оставить их жаль, так жаль уехать отсюда. Как они совестно работают, не стану подробности описывать, пользы не будет. Но я скажу тебе только то, что бельгийская и голландская школа – самое прямо по цели, особенно для твоего рода и, ради бога, остальные два года же будь в этих краях, ты очень, очень будешь доволен. Я знаю, что большая жертва – Италию заменить на Бельгию, но художество должно быть везде первое утешение и всем [надо] жертвовать для этого. Да, впрочем, что я тебе докучаю своей философией, ты знаешь и чувствуешь очень хорошо все это. Так скажу опять, приезжай сюда и останься как можно побольше. Познакомившись с здешними художниками, сам начни работать, и я уверен, что тебя они совершенно оценят и дадут тебе ту ступень, на которую твой талант имеет право.

Здесь еще надобно дать справедливость, что все артисты живут между собой как следует: ни мелкой зависти, ни сплетни, напротив, один другого достоинство старается выставить перед иностранцем. Мне много говорили об этом, наконец я сам испытал. Как они ласково приняли и водили от одного к другому. Еще, что меня [поразило] наравне – это их патриархальная жизнь. Они живут прекрасно и видно, что они вполне наслаждаются и вне мастерской, как и должен благодарный художник.

Ну, довольно об этом. Теперь, несмотря на все эти восторги, оставляю Бельгию и еду в Голландию, потом в Гамбург и, наконец, в Петербург, где останусь четыре месяца, и в Крым на зиму…

…Ты теперь, верно, в Неаполе. Дай бог тебе здоровья и работать посерьезнее и побольше. Приехавши в Петербург, хочу много работать – петербург [ские] летние эффекты, чтобы отделаться скорее и на родину…

Комиссию Тыранова я давно передал Артемчину, кланяйся Тыранову и всем нашим: Гейне, Макрицкому, Тышнову и всем. Говорят, что старик Воробьев с восторгом копирует картину сына своего и дарит Академии и большой эффект произвела даже на тех, которые знают, что это его отец. Но все это вздор. Только лучше прославится. Будь здоров.

Твой друг И. Айвазовский.

Письмо В. И. Штернберга И. К. Айвазовскому о жизни и успехах русских художников, живущих в Италии.

13 мая 1845 г., Рим.

Любезный друг Айвазовский!

Ты упрекаешь меня, что я тебе не пишу. Как же возможно, чтоб я не отвечал на твои два письма, которые я получил прошедшей зимой в Неаполе и которые столько меня обрадовали. Спустя неделю, может быть, я тебе послал письмо, в котором даже был р[исунок] и эскиз моей картины. Вскоре после этого я тебе послал другое с письмецом к Лагорио, куда же девались эти письма? Не досадно ли, и вот теперь пишу и не знаю, дойдет ли это письмо до тебя.

Прошедшую зиму я провел в Неаполе, начал там картину, изображающую рынок в одной из самых многолюдных улиц, если ты получил мое письмо, то имеешь понятие в целом. Сюжет очень живописный и в натуре эта улица прекрасна, но следовало бы сделать этюд с натуры, а я не мог, погода была постоянно дурная и к тому я почти всю зиму прохворал, особенно к весне мой кашель так усилился, что доктор Цимерман мне советовал оставить Неаполь, полагая что морской воздух слишком раздражителен. И вот я опять в Риме с моей неоконченной картиной. Жаль мне было оставить Неаполь, теперь он так хорош. Из этого ты видишь, как медленно идет моя работа, не то, что у тебя, уж сколько, я думаю, написано в это время.

Мы с Монигетти часто говорим про тебя, он мне так подробно описал твой быт, что мне кажется, что я видел твою студию, часто мне хочется заглянуть туда. Покамест я остаюсь в окрестностях Рима месяца два лечиться ослиным молоком, потом осенью может быть поеду в Париж. Наши художники скоро опять разбредутся по белому свету; Бенуа едет в Испанию, Воробьев в Сицилию, только Горач и Иванов (живописец) остаются неподвижны, как древние столбы. Наконец Михайлов приехал в Рим, уже давно бы пора, а то, право, было совестно, ни одного исторического живописца у нас не было в Риме. Дай бог, чтобы он сделал здесь что-нибудь хорошее. Он мне передал твое письмо от 30 января, хотя не очень большие новости, но не менее приятные, досадно только, что ты не получил моих писем.