Книга Шарлотта Джейн Остин - Джулия Баррет

Присутствие в этот вечер таких особ, как леди Арчер и ее дочь, а также леди Бекингем, гарантировало пристойное поведение окружающих. Кругом царило праздничное, веселое настроение. Оно сохранялось даже в королевской гостиной, где были расставлены три стола для игры. В какую бы игру они ни играли — будь то фараон, макао или кости — и какие бы крупные суммы ни стояли на кону, сэр Эдвард знал, что эти игроки были готовы к любым неудачам. Они были сама любезность. В такой респектабельной компании, какую они собой представляли, существовала ли вообще необходимость в игре как таковой?

Он пребывал в уверенности, что среди этих людей найдет тех, кто обладает достаточным вкусом и перед кем он мог пуститься в разглагольствования о благословенном уголке леди Денхэм в Сассексе, превозносить «погружение в глубины», восхвалять последние чудодейственные исцеления и воспевать преимущества соленой воды перед внутренними водоемами, такими, как железистые источники Танбридж-Уэлс или воды в Бате.

Через час сэр Эдвард уже погрузился в беседу и промочил горло перед игрой. Он сидел за столом в выдающейся компании, его наклонности возобладали, его увлечение игрой стало очевидным, поскольку он подолгу размышлял над каждой сдачей карт; сильнее всего он наслаждался моментом, когда благодаря хитроумному ходу ему удавалось сорвать банк на столе!

Храбро производя в уме необходимые подсчеты, сэр Эдвард сохранял уверенность манер и твердость руки; в выражении лиц своих партнеров он подмечал легкое пренебрежение. Для бедного Денхэма это стало настоящим искушением. В этот самый момент мысли молодого человека едва не перешли от его нелегкого предприятия — спасения курорта Сандитона — на более легкий и доступный предмет, который он видел перед собой.

Как раз в это мгновение к нему обратилась леди Арчер:

— А вы, сэр, тоже принадлежите к тем, кто поддался этой мании, дьяволу игры?

Услышав подобные слова, он несколько опешил. Подумать о нем всего лишь как об игроке! Жертве жалкой, неизлечимой страсти! Никогда. Его воспитание, его увлечение книгами, его эрудиция — вся его героическая натура взбунтовалась против такого. Он всегда полагал себя человеком благородного ума и недюжинной храбрости; он был одним из тех, кто никогда не сможет пасть жертвой подобных излишеств! В нем резко и неожиданно пробудился человек чувства.

Хотя сэр Эдвард незамедлительно запротестовал, утверждая, что не испытывает подобной склонности, он сохранял доброжелательность и приятное расположение духа. Разумеется, он признал, смеясь, что временами получает удовольствие от игры в карты.

— Мне многое доставляет наслаждение, мадам. — И выпрямился, чтобы продемонстрировать свою безупречную осанку. — Я известен тем, что время от времени выигрываю небольшие суммы, и даже готов признаться в том, что обладаю некоторой ловкостью в этом деле. Однако же, чтобы получить истинное удовольствие, я предпочитаю обратиться к природе, которая одна только и может служить истинным источником чудес и восхитительной наградой. — Например, — при этих словах он поклонился леди и ее дочери, — я склонен восхищаться красотой там, где только нахожу ее, и даже сейчас, когда вижу ее перед собой. По правде говоря, если бы я решился назвать своего собственного демона, дорогая мадам, то это было бы мое преклонение перед женским полом.

Леди благосклонно внимала молодому льстецу, а тот не унимался.

— И в самом деле, моему характеру, как мне представляется, присуща рабская покорность перед Идеалом. И вот тут разыгрывается мое воображение. Кажется, я навсегда обречен на поиски истины в поэтических творениях. Вот почему я остаюсь страстным читателем, испытывая особенную привязанность к нежной музыке этого шотландца, Роберта Бернса, а также являюсь прилежным учеником великолепного лорда Байрона. Но, дражайшая леди Арчер, если вы говорите об удовольствиях, которые способен доставить спорт, то ничто не может сравниться с наслаждением, которое получаешь от скачек. Именно здесь я черпаю поистине неземное вдохновение — не только в зеленом великолепии травяных газонов, но и в восхитительной красоте специально выведенных лошадей-чемпионов. Кроме того, — сказал сэр Эдвард, понижая голос и доверительно глядя на нее, — ставки, которые там принимаются, не так высоки, как сегодня вечером!

К этому моменту он безраздельно завладел вниманием леди. Она откинулась на спинку кресла и через монокль разглядывала этого храбреца, у которого на все имелось готовое мнение и который бесстрашно высказывал его по любому поводу.

— Вам действительно повезло, сэр, — объявила она, — поскольку в этой самой комнате присутствует единственный нужный вам во всем Лондоне джентльмен. Он сам является владельцем лучших скаковых лошадей королевства.

Она обернулась к болезненного вида человеку, сидевшему за соседним столом, и поманила его к себе.

— Мистер Доусон, — объявила она, — вы видите перед собой поклонника и даже обожателя лошадей, энтузиаста скачек. Он не слишком интересуется нашими маленькими невинными развлечениями, несмотря на его выигрыш сегодня вечером! К несчастью, мне приходится только сожалеть об этом, — добавила она, обращаясь в первый раз за весь вечер к своей дочери, которая молча восседала рядом, — поскольку мы-то как раз получаем удовольствие от молодых людей, скрашивающих наше одиночество, разве не так, Изабелла?

Приглашенный мистер Мэттью Доусон медленно приблизился, с готовностью разглядывая нашего угодника.

— Денхэм? Денхэм, вы сказали? Никогда не слыхал этого имени, — последовала его короткая отповедь. — Ваша светлость, мне неизвестен такой коннозаводчик. И я также не могу вспомнить, чтобы встречал его в Эпсоме или в Ньюмаркете.

Повернувшись к самому джентльмену, он торопливо приветствовал его.

— Регулярно посещаете наши скачки? Если так, сэр, то крайне любопытно, почему мы с вами не встречались здесь раньше? Не может ли оказаться так, что речь идет об этом новом увлечении — например, о лошадях, участвующих в скачках с препятствиями, которые совсем недавно начали бегать на длинные дистанции? Абсолютное сумасшествие, уверяю вас, позаимствованное у ирландцев, где традиции ни во что не ставятся, где лошади толстые, наездники скачут через наши ворота и только портят наши садики, проносясь через них галопом. Весьма вероятно, говоря о конном спорте, вы предпочитаете именно подобное безумие?

Сэр Эдвард вежливо запротестовал. Он пустился в объяснения, утверждая, что является почитателем истинной красоты, любителем традиционных скачек с участием лучших представителей лошадиного племени. Как хорошо он помнил великолепие Султана, славу Затмения! Они так вдохновляли его в юности! Как только ему удавалось — а это случалось не так уж редко, — он пробирался к ним, чтобы полюбоваться на этих лошадок-чемпионов. А когда не мог проникнуть к ним поближе, то любовался ими издалека, на «Таттерсоллзе»[3] в Гайд-парке.

— Насколько я понимаю, — продолжал он, — в этом деле надобны чистота, воображение, даже искусство. Вырастить чемпионов, подобрать кобыл, способных зачать от них жеребят, наблюдать за ростом будущего коня, за тем, как он превращается в великолепного скакуна, пасущегося на вересковой пустоши или на лугу — да разве может быть большее удовольствие, чем это! Смотреть на годовалого жеребенка и видеть, как из него вырастает великолепная двух- или трехлетка. Как замечательно быстры их движения, как упорны они в долгой скачке! Уже одно только наблюдение за четырехмильной скачкой, в которой никто не желает сдаваться, — само по себе удовольствие. Воистину, сэр, это должно быть одно из самых возвышенных наслаждений. Я даже слышал, если эти слухи, разумеется, достойны доверия, что сам регент — по крайней мере, когда не занят возведением своих колоссов в Брайтоне — не прочь похвалиться своими великолепными лошадями. Они составляют предмет его гордости, даже когда он обходит дерби своим вниманием. В самом деле, благородно! Я завидую вашему бизнесу.