Книга Система (сборник) - Александр Саркисов

Морковин подошел к вопросу с позиций общечеловеческих ценностей и здравого смысла:

– Да кому мы на хрен нужны?

В дискуссию вступил Вася Дягилев:

– Это ты глубоко заблуждаешься.

И Вася начал пересказывать доклад на последнем заседании Академии геополитических проблем. Нагнал жути – вспомнил и масонов, и Ротшильдов, и глобальную слежку, и, конечно же, ЦРУ.

Стараясь удержать голову в вертикальном положении, Пентус промямлил:

– Какая интересная у вас здесь жизнь. – И громко икнул.

– Зато у вас в Европе – по интернету познакомились, в пробирке зачали, в урне похоронили. Чего уж тут интересного?

Олигарх задумчиво произнес:

– Валить надо.

Ершов напирал:

– А чего ждать, если в Минобороны табуреткины рулят?

– Так ведь сняли уже.

– Ну, поменяли табуреткина на оленевода, и чего? Великие дела начались? – портянки отменили, ввели офисный костюм и танковый биатлон. Ты можешь себе представить танковый биатлон при Жукове? Душевые кабины завели, за солдатиков стирают, подметают, осталось только, на страх врагам, сформировать ЛГБТ-дивизию.

– Вот-вот, а Юдашкин им форму новую пошьет, с клапаном на заднице!

Морковин поинтересовался:

– Мужики, может, еще закуси какой?

Стараясь держать вертикаль, Пентус извивался, как змея под дудкой:

– Если можно, мне морепродукты.

– Это ж надо – выговорил, – с уважением констатировал Дягилев.

– Для тебя все, что угодно, хоть русалку! – ответил радушный хозяин.

Пентуса предложение явно заинтересовало, и он спросил:

– А если русалку приготовить, это будет мясное блюдо или рыбное?

Предложили тост за флот.

За флот пили много, с чувством и молча – почти как за покойника.

Далее застолье представляло из себя переходный процесс от «Дома 2» к клубу анонимных алкоголиков. Все давно забыли, по какому поводу собрались.

– Что ни говори, наш флот покруче других будет. Посмотрите, бля, на карту мира. Там половина фамилий – великие русские флотоводцы.

Сука олигарх встрепенулся, потряс головой, навел резкость и, неуверенно тыкая пальцем в модный гаджет, набрал «великие русские флотоводцы». Через пару секунд он начал перечислять:

– Беллинсгаузен, Крузенштерн, Беринг, Миклухо-Маклай…

– А этот Ахалай-Махалай тоже русский? – неуверенно поинтересовался Пентус.

Ершов перешел к активным действиям – дал подзатыльник еврогостю. Тот свалился со стула и затих.

– Тебе, Плинтус хренов, лучше помолчать. Ничего вам русское не мило, все разворовали, распродали. Миндальничает с вами Путилин.

Вася развил тему:

– Все с перестройки началось, с Горячова. Вы в курсе, что он агент ЦРУ?

Ох и зря он помянул Горячова. Коля среагировал, как хорошо натасканная легавая на команду «дай!». Он, изменившись в лице, разразился гневным монологом. Если бы сейчас ему попался Горячов, он бы грохнул его не задумываясь и съел. Не потому что голоден, а чтобы уже наверняка! А утром, сидя на толчке, с чувством глубокого удовлетворения разглядывал бы его, голубчика, какой он есть на самом деле. Далее он перешел на Медведкова, эмоционально перечислив все его достижения, от бадминтона до зимнего времени, и в конце добавил, что отливать в гранит у того пиписька еще не выросла. Путилина не трогал, он его уважал.

Олигарх с трудом оторвал подбородок от груди, обвел гостей мутным взглядом и вполне обдуманно пролепетал:

– Валить надо.

Пентуса перенесли в гостиную, на диван. Он не сопротивлялся, а только причмокивал и пускал во сне слюни.

Покачиваясь на стуле, с трудом выговаривая слова, Дягилев вопросил:

– А мы за тех, кто в море, пили?

Морковин не шелохнулся, а Ершов рассудил мудро:

– Тут ведь как, лучше повторить, чем пропустить.

Налили три полные рюмки. Вася с Колей выпили самостоятельно, а олигарху приподняли голову и аккуратно, не пролив ни капли, влили водку в полуоткрытый рот, затем заботливо пристроили его голову на столе. На выдохе, с ускользающим сознанием, он обреченно прошептал:

– Валить надо.

Дягилев, устав бороться за жизнь, откинулся на стуле и захрапел. Хрустнув огурчиком и оглядевшись, Ершов подвел итог:

– А че, хорошо посидели.

А жизнь-то налаживается

Капитан II ранга в запасе Федор Ильич Ушанкин, ожидая своей очереди к терапевту, начинал нервничать. Рядом сидели отставники со стажем, спокойно ожидавшие своей очереди и беззлобно критиковавшие политику Обамы. Федя накручивал себя сам. Да сколько можно? Я, еще не старый мужик, сижу в этом убогом учреждении, на разваливающимся стуле, среди божьих одуванчиков.

– Ушанкин, проходите, – пригласила медсестра.

Федор вошел в кабинет. За столом сидел такой же, как и он сам, военный пенсионер, только доктор. Обшарпанная мебель, застиранный халат, скучающе-отрешенный взгляд терапевта подействовали сразу – недуги начали отступать. Пристроившаяся сбоку на приставном стульчике в позе отличницы сестричка приготовилась записывать. Было очевидно, что доктор больному не рад. Это читалось в его взгляде, в позе, в морщинах на лбу и нервном вращении карандаша.

Задав дежурные вопросы, доктор выписал дежурный набор таблеток.

На флот Ушанкин попал случайно. В его родную деревню приезжал свататься лейтенант-моряк, и Федору страсть как понравилась форма, а особенно кортик. Он твердо решил, что станет морским офицером. После училища его распределили в Севастополь, где он и осел. Женился на местной девушке, детей родили, и на пенсию вышел здесь же. Из Севастополя выезжал только дважды, в Тверскую губернию на похороны родителей.

Федор решил пройтись пешком, от поликлиники до дома было недалеко, и погода стояла хорошая. Хотелось не спеша подумать о доставшем его бытии. Он, вдруг поймал себя на том, что ему ничего не хочется, не хочется идти домой, выпить не хочется, секса уже давно не хочется, даже повышения пенсии не хочется. С друзьями видеться и то стало в тягость, ну сколько можно обсуждать мировые проблемы и урожаи на даче? Самые горячие новости – это кто и от чего помер. При встрече простой вопрос «Как дела?» задаешь с опаской, потому как в ответ можно услышать развернутую формулу анализа мочи и деморализующий диагноз. После таких разговоров начинаешь прислушиваться к организму. Дома тоже не сахар, личной жизни никакой, из чувств остались только раздражение и усталость. Федор был типичный подкаблучник и права голоса не имел, семья жила в квартире родителей жены, чем его и попрекали по нескольку раз на дню. Со временем он научился не замечать тирады о своей никчемности и бесполезности, но легче от этого не стало. Дома его терпели.