Книга Ради большой любви - Лариса Соболева

– Убью, – прошипел Князев, раздувая ноздри.

– Я не была голой, – потрясенно вымолвила Малика.

– Этого уже не докажешь, – процедил Павел. – Кто автор?

– «П. Ржевский», – прочел Клим.

– Угу, прикрылся псевдонимом, – кипел Князев, доставая из ящика листы. – Короче, Клим, ты должен этого «Поручика Ржевского» вычислить, то есть узнать его настоящее имя. Интервью у Галки брал некий Скляренко… Вот на него досье, составленное Ермаком, но мне нужен существенный компромат на него, а не просто информация. Я его размажу по асфальту.

– Да плюнь ты на эту мразь.

– Дудки! Мразь тоже должна отвечать. На этом закончим.

– Значит, за нами следил не Гриб, а корреспондент? – дошло до Малики. – Но я же не была голой… – повторила она.

– Не расслабляйся, – взревел Князев. – Может, мы не заметили слежку Гриба. Между прочим, он недаром спрашивал, когда ты завалишь меня, забыла? Поостережемся. Клим, позови охранников в загородный дом, иначе в следующем выпуске я появлюсь в окружении геев. Держи камеру, найди зарядное устройство, сам поставь ее на то место, куда ставил Ермак. Да, вызови Захарчука, пусть срочно летит сюда. Через два часа едем к Югову.

Глава 18

Клим предоставил Урванцевой для допросов свой кабинет, а сам осваивал кресло Князева. Елена Петровна, наклонив голову вперед, внимательно ловя каждое слово, выслушала вахтера, дежурившего в ночь убийства Ермакова. Это пока был главный свидетель, потому что он, во-первых, слышал выстрел, а во-вторых – вахтеры обычно наблюдательные люди. Она сопоставляла, взвешивала, неторопливо задавала вопросы:

– В котором часу вы слышали выстрел?

– В десять минут второго, я тогда посмотрел на часы, проснулся и посмотрел. Даже не понял, что выстрелили…

– Вам сдают ключи от кабинетов, кто в ту ночь не сдал?

– Ермаков… Ах, ну да, его же… Последнее время допоздна сидит у себя главный инженер, а то и ночует в кабинете. А мне что – пускай. И в ту ночь он тоже остался.

– Кто еще?

– Колчин всегда забывает сдать ключ.

– Так сдал он ключ или не сдал?

– В тот раз сдал. Точно помню…

– Колчин сдал ключ, – перечисляла она действия зама Князева, а вахтер подтверждал кивками головы, – потом вышел отсюда, направился к автомобилю и выехал с территории завода, так? Вам ведь с места дежурства видна площадка перед зданием?

– Я не присматривался, куда он пошел, – растерялся вахтер. – Он сдал ключ, я записал в журнал, повесил его… и все.

– Значит, вы не видели, как Колчин выходил отсюда?

– Раз сдал ключ, значит, вышел.

– А кто еще задержался?

– Референт Князева. Он часто задерживается и в тот раз был здесь до семи, ушел, потом в восемь вернулся… забыл что-то… ну и опять ушел в девять… или в полдесятого, я не помню точно, потому что не записывал.

– Скажите, запасной выход есть в этом здании?

– А как же! На случай пожара, но он всегда заперт.

– Покажите-ка мне его.

Вахтер повел ее к лестнице, спустившись немного ниже первого этажа, он показал дверь, расположенную напротив входа в подвал и бомбоубежище. Пожарный ход был перекрыт железной перекладиной, на которой висел небольшой замок, слегка поржавевший. Урванцева подошла ближе и повернулась к вахтеру:

– Сидя на своем месте, вы не видите, кто и когда здесь проходит, так?

– Не-а, не вижу. Мне главное – посторонних на входе не пропустить.

– Значит, вы не видели, как Ермаков заходил в подвал?

– Не-а. Я спал.

Она потрогала замок – дужка оказалась перекушенной.

– Как просто, – сказала самой себе.

– Я вот еще что вспомнил. Ермаков брал ключи от чужих кабинетов. Зачем – не говорил. Потребовал – я дал.

– Кто приходит на работу раньше всех?

– Референт Пал Палыча, потом секретарши.

– А после той ночи, когда вы слышали выстрел, Оскар тоже появился первым? Или еще кто-то пришел рано?

Вахтер задумался, потом вспомнил:

– Оскар и Колчин.

– Они пришли поодиночке?

– Э… нет, вместе, поздоровались за руку и подошли ко мне.

– Во сколько это было?

– В половине девятого, а в девять пришел мой сменщик.

– Спасибо, вы свободны.

Вернувшись в кабинет, она попросила пригласить главного инженера. Спартак Макарович прибежал (именно прибежал, а не пришел), как сноп, свалился на стул и обмяк, остановив потерянный взгляд на следователе.

– Здравствуйте, – сказала она. – В ночь убийства Ермакова вы находились в этом здании…

– Я его не убивал.

– Отвечайте на мои вопросы, – мягко сказала она, подозревая, что главный инженер на грани инфаркта. – Вы ничего не слышали в начале второго ночи? Я имею в виду выстрел?

– Нет.

– Вы спали?

– Нет.

– А почему вы задержались на работе?

– Документацию привожу в порядок. Личную тоже. Видите ли, мы разрабатываем проекты, за которыми будущее. Скоро здесь будут другие хозяева, у меня нет желания передавать свои идеи чужим людям.

– Кто-нибудь еще задержался так поздно?

– Не знаю. Около одиннадцати я вышел в туалет… и мне показалось, что я не один здесь.

– Вам показалось или вы действительно были не один?

– Показалось, что свет горит в приемной. То есть через дверную щель пробивался свет… мне почудилось, там кто-то есть.

– И кто же там мог быть?

Он несколько раз пожал плечами, вздохнул.

– А вы не знаете, зачем Ермаков оставался на работе?

– Мы как-то с ним говорили… поздним вечером он зашел ко мне и поинтересовался, почему я здесь, а я забыл спросить, почему и он задержался.

Урванцева чуть подалась к нему и полушепотом спросила:

– Это так странно, Ермаков остался на работе и был застрелен в подвале. Лично вы кого подозреваете?

– Никого! – воскликнул он, ужаснувшись.

Следующий вопрос она медлила задавать, чувствуя его бесполезность. Спартак Макарович запрограммировал себя на один ответ: ничего не видел, ничего не слышал, ничего никому не скажу.

– Спасибо, вы можете идти. – Он двинул к двери, взялся за ручку, но Урванцева остановила его: – Значит, вас никто не видел в час ночи?

– А кто меня должен видеть? – разволновался он. – Я находился у себя… один…

Следующим она допрашивала Колчина. Он был спокоен, но заметно утомлен и расстроен. Урванцева по внешним признакам угадала, что человек он мрачноватый, пессимист, слегка флегматичный, но дружелюбный – ровно настолько, насколько позволяет его сдержанная натура. Урванцева начала беседу с вопроса: