Книга Обитель милосердия (сборник) - Семён Данилюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вынужден был задержать, — Усыгин озабоченно покачал головой. — Боюсь, потеряли мы человека.
— Да, жуткий случай.
— Я хотел вам заметить, Вадим Викторович, — как всегда, готовясь сказать неприятное, Усыгин засуетился. — Я не только по последнему факту. Ляхов, конечно, деклассированный, ущербный элемент. Но нельзя же так… неуважительно. На «ты», даже рукоприкладство. Он же по нам с вами о советской власти судит.
Поскучневший Ханский отвёл глаза.
— И потом, Вадим Викторович, вы, конечно, меняетесь к лучшему. Но уж очень медленно. Вот и сегодня два часа нет на рабочем месте. Поймите меня правильно…
— Понял! — Ханский примирительно приобнял майора.
— Понял, дорогой проповедник!.. Ты меня только успокой, победим мы их, злыдней?
— Да боже ж мой, обязательно!
— Тогда сажусь и просто-таки на твоих глазах начинаю пахать.
Он встряхнул котелок, на дне которого забултыхалось с десяток картофелин. — Валькин, что ли?
— Да, понимаете, собирал на совхозном поле.
— Чего, за это?! — В голове у Ханского что-то замкнулось. Он дважды тряхнул котелок. — Ты его за это?!
Усыгин недоумённо глянул на непонятно взволновавшегося соседа.
— Опасность преступления, как знаете, во многом определяется личностью преступника, — назидательно произнёс он.
— Ляхов же совершил новую кражу через неделю после освобождения, что свидетельствует о его неисправлении.
— Только за это?!
— В деле имеется справка из совхоза, что ущерб от кражи с учётом размера, до которого мог вырасти картофель, и числа повреждённых клубней составляет восемь рублей сорок копеек, то есть налицо преступление, квалифицируемое как мелкое хищение социалистической собственности.
— Вот это восемь сорок? — Ханский ещё раз взболтнул котелок и вдруг, перевернув, высыпал картофель на листы уголовного дела.
Усыгин вскрикнул:
— Вадим Викторович! Что вы себе, наконец, позволяете?!
— Купи! — Ханский ткнул пальцем в разбегающиеся клубни.
— Купи, говорю, за восемь сорок!
— Да при чём здесь?.. У меня официальная справка!
— А если б он десяток яиц свистнул, ты б ему за кур-несушек с цыплятами посчитал?! Так ты, выходит, бухгалтер?!
— Вы утрируете! — сорвался на крик и Усыгин. — Это вопрос продовольственной политики! В районе идёт операция «Урожай». И каждое подразделение должно внести посильную лепту в дело борьбы с расхитителями продовольствия. Делу будет предан общественный резонанс. И вообще, требую прекратить этот недопустимый тон!
— Тон, стало быть, тебя заедает! — прохрипел Ханский. — Ах ты, ханжа! Значит, на «ты» нельзя! А мужика в тюрьму загнать ради резонанса — это ничего? Это в жилу?
Слюна от беснующегося Ханского обильно орошала прижатого к стенке Усыгина. Ханский ухватил его за грудки.
— Босх, говоришь? Си-бемоль, говоришь?! — не владея собой, орал Ханский. — Он же тебе, паскуде, сказал, что жрать хотел?! Может, ему после тюряги деваться некуда было?
— У нас, слава богу, безработица давно ликвидирована.
— Ах, ликвидирована! Так я тебе морду набью!
Вадик ухватил Усыгина поприкладистей, занёс руку для удара.
Дверь распахнулась. В кабинет на крики вбежал Трифонов и следом — Бойков.
Мгновенно сориентировавшийся Трифонов ухватил Ханского под локти и оттащил.
— Что тут происходит? — встревоженный Бойков внимательно оглядел обоих. Согнувшийся, с оттянутыми локтями Ханский прерывисто дышал. Тонкие губы Усыгина ещё пузырились от страха.
— Ну, Ханский, на этот раз всё! Готовься на увольнение, — жёстко объявил начальник отдела. — Довольно твои фокусы терпели.
В напряженном молчании Усыгин достал платок, отёр лицо, брезгливо отряхнул костюм.
— Ничего страшного, товарищи, — сказал он наконец несколько сдавленным голосом. — Просто у нас с Вадимом Викторовичем случилась полемика по уголовному делу.
Он выдавил улыбку.
— Правда, спор вышел горячий. Вадим Викторович натура увлекающаяся.
— И всё, Ханский? — недоверчиво уточнил Бойков.
Вадим выдернул руки, что удерживал Трифонов, шагнул к выходу. Уже на пороге оборотился к Усыгину:
— А я тебе, пианине, поверил.
После загадочных этих слов отправился к Чекину.
— Пересади меня, — потребовал он. — Куда хошь. Хоть к чёртовой матери. Я тебя как гуманиста прошу.
— И чего тебе неймётся? — Чекин неохотно оторвался от несходившегося квартального отчёта. — Работает человек, старается. Матом и то не выругается… Во ты у меня где!
— Спасибо, Александрыч! — искренне поблагодарил Ханский.
Смутный слушок о ссоре сквозанул по отделу. Сквозанул — и затих. Потому что словоохотливый Вадим на сей раз уходил от всех вопросов. Усыгин же, как всегда, оставался вежлив:
— Всё в порядке, товарищи. Всё по существу.
Спустя некоторое время Усыгин, как и ожидалось, был переведён в другой отдел — с повышением. К облегчению полковника Бойкова. Перед уходом он обошёл кабинеты и попрощался с каждым за руку.
Заглянул он и к Ханскому.
— Я уезжаю, Вадим Викторович!
— Большому кораблю скатертью дорога!
— Я хотел сказать, что не сержусь. Я много думал о случившемся. Неужели из-за этого опустившегося человека, который все равно не сегодня завтра попал бы в тюрьму, мы разрушим самое дорогое — узы привязанности? Ну, вашу руку, товарищ!
— А пошёл бы ты…
— Жаль, — искренне пожалел Усыгин.
Проработал он недолго, но обстановку в отделе разнообразил, и многие о его уходе жалели. Один только жизнерадостный Ханский при случайном упоминании этой фамилии мрачнел и на некоторое время впадал в меланхолию.
Из цикла «Академия МВД»
Если вы такие умные, так почему не в ногу ходите?
В адъюнктуру Академии МВД я попал через год после трагической гибели её основателя и вдохновителя генерал-лейтенанта Крылова.
В начале восьмидесятых всё в академии оставалось плодом его усилий.
Могучее, сталинской постройки, центральное здание с высоченными лестничными маршами подпиралось двумя примкнувшими с боков корпусами. Корпуса эти прежде были обычными жилыми домами. Но неистовой энергии Сергея Михайловича Крылова хватило на то, чтоб расселить жильцов и переоборудовать бывшие квартиры под кафедры и лаборатории. Так что академический комплекс стал напоминать крупную, изготовившуюся к взлету птицу с широченной грудью и откинутыми назад крыльями.
