Книга Утеха падали - Дэн Симмонс

Сержант вывел меня наружу, там стояли четверо эсэсовцев с фонариками и карабинами. Один из них держал на поводке немецкую овчарку; он позволил собаке обнюхать меня. Замок погрузился в темноту, крики смолкли. Приближался рассвет, ночь становилась серо-прозрачной.

Конвоиры погасили свои фонарики, когда из замка вышли оберет и старый генерал. Вместо формы на них были толстые зеленые охотничьи куртки и плащи. В руках они держали охотничьи карабины крупного калибра с оптическим прицелом. Тут я все понял. Я точно знал, что сейчас произойдет, но был до того измучен, что мне было все равно.

Оберет махнул рукой, конвоиры отошли от меня и встали рядом с офицерами. Некоторое время я нерешительно топтался на месте, отказываясь делать то, что они мне приказывали, будто ничего не понимая. Тогда сержант на плохом польском заорал: «Бежать! Бежать, еврейская скотина. Бежать!» Но я все не двигался. Собака тянула поводок, рычала и бросалась в мою сторону. Сержант поднял карабин и выстрелил; снег вздыбился под моими ногами. Я все не двигался. И тут я ощутил осторожное вползание чужой воли в мой мозг.

— Вперед, kleiner Bauer, вперед! — От этого мягкого шепота меня затошнило, я зашатался. Потом повернулся и побежал в лес.

Я был слишком слаб, чтобы бежать долго. Через несколько минут я уже задыхался и начал спотыкаться. На снегу оставались четкие следы моих ботинок, но тут я ничего не мог поделать. Небо светлело; я все бежал, спотыкаясь, стараясь держаться южного направления. Позади я услышал яростный лай и понял, что охотники с собаками двинулись по моему следу.

Пробежав немногим более километра, я уперся в открытое пространство. Просека шириной в сотню метров была расчищена — ни деревьев, ни пней. Посередине этой ничейной земли протянулась колючая проволока, но не это заставило меня остановиться. В центре просеки торчал белый знак с надписью на немецком и польском: СТОЙ! ЗАМИНИРОВАНО!

Лай приближался. Я свернул влево и, задыхаясь от боли в боку, побежал трусцой. Я знал, что выхода нет.

Это минное поле наверняка тянется по периметру всей усадьбы, отмечая границы их собственного охотничьего заказника. Я надеялся найти дорогу, по которой мы приехали вчера ночью, — казалось, целую вечность назад. Там обязательно должны быть ворота, на воротах, конечно, охрана, но все равно надо попытаться выйти на дорогу. Пусть уж лучше меня убьют охранники, чем эти паскуды, гнавшиеся за мной. Я решил, что кинусь на минное поле, лишь бы не подставлять себя под оптический прицел этих охотников на живого человека.

Добежав до мелкого ручья, я снова почувствовал это подлое проникновение в свое сознание. Стоя неподвижно и глядя на полузамерзший ручей, я ощущал, как оберет входит в мое сердце, в тело, будто вода, заливающая рот, ноздри и легкие тонущего человека. Только это было еще хуже. Казалось, огромный ленточный червь проникает в мой череп и ввинчивается в мозг. Я закричал, но из горла не вырвалось ни звука. Я остановился, ноги были как ватные.

— Komm her, mein kleiner Bauer! — Голос оберста беззвучно шептал эти слова. Мысли его смешались с моими и вытеснили мою волю в какую-то темную яму. Мельком видел я обрывки, как в рвущейся киноленте: мелькали чьи-то лица, мундиры, какие-то места, комнаты... Меня несли чужие волны ненависти и высокомерия. Чужая извращенная страсть к насилию наполнила мой рот медным привкусом крови. Этот шепот в мозгу был соблазнителен и тошнотворен, словно зов гомосексуалиста.

Я будто со стороны наблюдал свое поведение: как я кинулся в ручей и повернул назад, на запад, навстречу охотникам; теперь я бежал быстро, резко, со свистом вдыхая и выдыхая холодный сырой воздух. Ледяная вода забрызгала мои ноги, шерстяные штаны отяжелели и липли к икрам. У меня носом пошла кровь, потекла по подбородку, стекала на шею.

— Komm her!

Я выбрался из ручья и, спотыкаясь, побежал по лесу к куче валунов. Тело мое дергалось и извивалось, словно марионетка; я вскарабкался на камни и забился между ними. И так я лежал, прижав щеку к валуну, а кровь из носа собиралась в небольшую лужицу на замерзшем мху. Послышались голоса. Охотники, были не далее чем в пятидесяти шагах, за полосой деревьев. Я решил, что они окружат мою кучу камней, а затем оберет заставит меня встать, чтобы удобнее было стрелять. Я напрягся, пытаясь пошевелить ногами, двинуть рукой, но казалось, будто кто-то перерезал нервы, соединяющие мой мозг с моим телом. Я был пригвожден к земле надежно, как если бы все эти валуны навалились на меня.

Послышались обрывки разговоров; затем голоса стали удаляться в том же направлении, в котором я бежал десять минут назад. В это невозможно было поверить, но это было так. Я услышал, как залаяла собака, устремившись по моему следу. Почему оберет играл со мной? Напрягшись, я пытался прочесть его мысли, но мои слабые попытки прощупать что-либо были отброшены, словно кто-то щелчком сбил назойливое насекомое.

Вдруг я выбрался из укрытия и снова побежал, пригнувшись, между деревьями, а потом пополз по снегу. Я еще никого не видел, но уже почувствовал запах табачного дыма. На полянке расположились Старик и сержант. Старик сидел на поваленном дереве, положив охотничий карабин на колени. Сержант стоял рядом, спиной ко мне, рассеянно постукивая пальцами по прикладу. Оба курили, наслаждаясь отдыхом.

И тогда я поднялся во весь рост и помчался прямо на них. Сержант резко обернулся, как раз в ту секунду, когда я в прыжке ударил его плечом. Я был меньше и намного легче сержанта, но за счет невероятной скорости сбил его с ног. Мы покатились по снегу с беззвучным криком, и мне хотелось только одного — снова стать хозяином своего тела и убежать в лес, но я уже схватил карабин Старика и стал колотить сержанта по шее и по лицу изумительно отделанным прикладом, как дубиной. Сержант попытался встать, но я снова сбил его с ног ударами приклада. Увидев, что он тянется к своему оружию, я раздробил его руку ударом сапога, а потом принялся молотить тяжелым прикладом по лицу, пока не переломал ему все кости, пока и лица-то у него, собственно, не осталось. Тогда я бросил карабин и повернулся к Старику.

Он сидел все так же на поваленном дереве, в руке у него был «люгер», который он успел выхватить из кобуры; в тонких губах по-прежнему торчала сигарета. Казалось, ему уже тысяча лет, но к морщинистому лицу — скорее карикатуре лица — была приклеена улыбка.

— Sie! — сказал он, и я понял, что он обращается не ко мне.

— Ja, Alte. — Я и сам изумился тому, что произносит мой язык. — Das Spiel 1st beendet.

— Посмотрим. — Старик поднял пистолет, чтобы выстрелить. Я метнулся вперед; пуля пробила мой свитер и обожгла ребра. Я схватил его за кисть, прежде чем он успел выстрелить во второй раз, и мы проделали какой-то пируэт там, на снегу — Старик вскочил, шатаясь, и мы теперь танцевали какой-то безумный танец, — изможденный юноша-еврей, у которого носом шла кровь, и древний ариец-эсэсовец, охотник и убийца. Его «люгер» снова выстрелил, на этот раз просто в воздух, но я вырвал его пистолет из его рук и отскочил назад, наставив на него дуло.

— Nein! — закричал Старик, и я почувствовал его присутствие в себе: это было как удар молотком по основанию черепа. На какую-то секунду меня не стало вообще: эти два мерзких паразита дрались за обладание моим телом. В следующее мгновение я уже смотрел на эту картину откуда-то сверху — я словно выскочил из собственной оболочки, видел, как Старик застыл на месте, а мое тело мечется вокруг него, как в жутком припадке. Глаза мои закатились, рот раскрылся, как у идиота, штаны были мокры от мочи, пар шел от них.