Книга Утеха падали - Дэн Симмонс

Не успели тело пешки оттащить с доски, как оберет двинул нашего уцелевшего «коня» на тот же квадрат, и драка возобновилась. На этот раз утащили черную «ладью»; босые ноги человека царапали плиты, вылезшие из орбит глаза неподвижно уставились в пустоту.

Черный «конь», шаркая ногами, прошел мимо меня, и снова началась схватка. Эти двое сцепились, пытаясь выцарапать друг Другу глаза, нанося удары коленями, пока белого «коня» не вытолкали в пустую клетку за моей спиной. Винтовка снова выстрелила, я услышал, как пуля просвистела мимо уха. Человек, бывший конем, падая, ударился об меня. На мгновение его рука схватила меня за щиколотку, как бы ища помощи. Я не шелохнулся.

Белый «ферзь» снова был за моей спиной. Черная «пешка» справа двинулась вперед, угрожая ему. Я бы схватился с ним, если бы мне было позволено, но этого не случилось, «ферзь» отступил на три клетки. Старик передвинул на шаг ферзевую пешку. Оберет послал вперед вторую ладейную пешку. Толпа скандировала:

«Meister! Meister!»

Старик переместил своего «ферзя» на две клетки назад. Меня снова подвинули. Теперь я стоял лицом к лицу с литовским евреем. Он замер, парализованный страхом. Неужели он не знал, что я не мог причинить ему вреда, пока мы стоим на одной вертикали? Возможно, и не знал, но я кожей чувствовал, что темноволосая «королева» в любую секунду может убрать меня. Только невидимое присутствие собственной «королевы» в пяти клетках позади давало мне какое-то ощущение защищенности. Но что, если Старик решится пойти на ферзевой обмен? Однако вместо этого он передвинул свою ладью назад, на королевскую клетку.

Слева от меня началась свалка — вторая пешка слона убрала черную пешку, а ее, в свою очередь, побил уцелевший черный слон. На какое-то время я оказался один на территории противника, но тут оберет передвинул белого ферзя на клетку позади меня. Что бы ни случилось теперь, я был не один. Затаив дыхание, я стал ждать.

Но ничего не случилось. Точнее, Старик сошел со своего трона, махнул рукой и удалился. Он сдался. Пьяная свора солдат Einsatzgruppen завопила от восторга. Несколько человек с эмблемой мертвой головы кинулись к оберсту и, подняв его на плечи, пронесли по кругу почета. Я остался, где стоял, напротив литовца; оба мы глупо моргали. Игра закончилась. Я знал, что каким-то образом помог оберсту выиграть, но был слишком оглушен всем случившимся, чтобы разобраться, как именно. Я видел всего лишь сбившихся в кучку усталых евреев, ничего не понимавших, но чувствовавших облегчение; тем временем зал гудел от криков и пения. Шестеро из нас, тех, что были с белыми фигурами, погибли. Шестеро черных также исчезли. Уцелевшие могли теперь двигаться, и мы так и толпились там, в центре. Я обернулся и обнял женщину, стоявшую позади меня. Она плакала. «Шалом», — сказал я и поцеловал ее руки. «Шалом». Литовский еврей на своей белой клетке упал на колени. Я помог ему подняться.

Несколько рядовых с автоматами в руках провели нас через толпу в пустую прихожую. Здесь они заставили нас раздеться и побросали наши шахматные туники в кучу. Потом они вывели нас в ночь, чтобы расстрелять.

* * *

Нам приказали вырыть могилы для себя. Метрах в сорока за усадьбой на полянке лежало полдюжины лопат, и этими лопатами мы выкопали широкий и неглубокий ров; солдаты тем временем, покуривая, светили нам факелами. Покрытая снегом земля была тверда как камень. Мы смогли прокопать на полметра вглубь, не больше. Между тупыми ударами лопат слышались взрывы хохота, доносившиеся из замка. В высоких окнах горели огни, отбрасывая желтые прямоугольники на шиферные крыши. Мы не замерзли лишь потому, что двигались, — и еще от страха. Пальцев посиневших ног я уже не чувствовал. Мы почти закончили копать, и я понимал: надо на что-то решаться. В такой темноте можно попытаться добежать до леса. Было бы лучше, если бы мы все одновременно кинулись врассыпную, но евреи постарше явно не могли двигаться — они слишком замерзли и были измотаны; к тому же нам не позволяли разговаривать друг с другом. Две женщины стояли в нескольких метрах от рва, тщетно пытаясь руками прикрыть наготу, а охранники отпускали скотские шутки, поднося факелы поближе к ним и освещая их обнаженные тела.

Я не мог решить, бежать мне или все же попробовать проломить солдату голову своей лопатой с длинной ручкой и захватить его автомат. Конечно, это были Einsatzgruppen Totenkopfverbande, но сейчас они вдрызг пьяны и не ожидают нападения. Надо действовать скорее.

Решив бить лопатой, я выбрал низкорослого молодого охранника; он стоял в нескольких шагах от меня и, казалось, дремал. Я сжал черенок лопаты.

«Halt! Wo ist denn mein Bauer?» — молодой оберет, хрустя снегом, приближался к нам в распахнутой черной эсэсовской шинели и офицерской фуражке с высокой тульей. Войдя в круг света, отбрасываемого факелами, он оглянулся и спросил, где его пешка. Но которая?

«Du! Komm her!» — подозвал он жестом меня. Я сжался, ожидая, что вот-вот повторится насилие над моим сознанием, но ничего такого не произошло. Я вылез из неглубокого рва, отдал лопату охраннику и, трясясь, подошел к оберсту, к тому, кого они называли Der Meister.

— Кончайте скорее, — приказал он по-немецки сержанту, командовавшему отделением. — Schnell!

Сержант велел евреям стать около рва. Женщины, скорчившись у дальнего края, обняли друг друга. Последовал приказ всем лечь в холодную землю. Трое мужчин отказались подчиниться; их застрелили там же, где они стояли. Тот, что был черным королем, корчась, упал всего метрах в двух от меня. Я опустил глаза, глядя на свои побелевшие бескровные ноги, и старался не шевелиться, но дрожь только усилилась. Другим евреям приказали скинуть тела расстрелянных в ров. Было тихо — и жутко. В свете факелов белели бледные спины и ягодицы моих товарищей по несчастью. Сержант отдал команду, и загремели выстрелы.

Все закончилось меньше чем за минуту. Треск автоматов казался приглушенным, ничего не значащим, «тра-та-та» — и еще одна нагая белая фигура дергалась в яме, корежилась секунду и замирала навсегда. Обе женщины так и умерли, согревая друг друга объятьями. Литовский еврей выкрикнул что-то на иврите и упал на колени, протянув руки — то ли к конвоирам, то ли к небу, я до сих пор этого не знаю, — и тут его почти надвое перерезала автоматная очередь.

Все это время я стоял, уставившись на свои дрожащие ноги, моля Бога, чтобы он сделал меня невидимым. Но стрельба еще не кончилась, когда сержант повернулся ко мне и спросил:

— Ас этим что делать, mein Oberst?

— Mein zuverlassiger Bauer? — улыбнулся оберет. — С моей верной пешкой? Сегодня будет охота.

— Eine Jagd? — спросил сержант. — Heute nacht?

— Wenn es Dammert.

— Auch Der Alte?

— Ja.

— Jawohl, mein Oberst.

Я видел, что сержанту это особой радости не доставило. Спать ему в эту ночь явно не придется.

Конвоиры принялись забрасывать трупы комьями смерзшейся земли, а меня повели назад к замку и посадили на цепь в том же подвале, где нас держали несколько часов назад. Мои ступни кололо как иголками, а потом они начали гореть. Хотя это было очень больно, я все же задремал, но тут вернулся сержант, снял с меня цепи и приказал одеться. Мне выдали нижнее белье, синие шерстяные штаны, рубаху, толстый свитер, шерстяные носки и крепкие ботинки, которые были мне немного малы. После нескольких месяцев в тюремном тряпье добротная одежда казалась просто чудом.