Книга Искусство скуки - Алексей Синицын

На ней было почти прозрачное платье юной нимфы от Тейяра де Шардена из коллекции «Ноосфера рыб», а рыжеватые волосы были собраны в хвостик (должно быть, он и блеснул). Пер Гюнт – Ричард Гир, чуть отклонившись, высматривал Форель в вагоне, из-за какого-то грузного седого бобра, стоявшего рядом. А, что, Бобрам у нас тоже не отказано в проявлении верноподданнических чувств.

«Неужели все видят то же, что и я? – Думал он в панике. – На ней же почти ничего не одето, и всё видно! Он представил, как прямо тут же в вагоне метропоезда, дерзко, на глазах у всех, у изумлённого бобра… А она всё так же чуть насмешливо, но нежно смотрит на него наполовину прикрытыми глазами, и в так его движениям открывает рот, словно её вытащили из морской воды и бросили на палубу.

«Наконец-то, подумал о сексе! – С удовлетворением отметила Форель, увидев его, как только поезд тронулся. Их взгляды встретились во втором отражении. Только теперь никаких сил мягкой гравитации или антигравитации не было. Просто два зеркальца оптических прицелов глаз блеснули приветливо друг другу солнечными зайчиками. (Откуда в Метро, да ещё в полярную ночь, Солнце? – Понять не могу! Но, значит, было!).

Первую жизнь он потерял, когда отец швырнул его в кислотное озеро, находящееся в кратере давно потухшего вулкана. Все мужчины в его роду умели плавать в серной кислоте! Все! А некоторые, даже умудрялись продержаться пару минут в плавиковой. О его прадеде по мужской линии ходили легенды! Но он не мог заставить себя войти по грудь даже в морскую воду. Отец не стал мириться с таким позорным малодушием своего единственного сына – что подумают люди?! Ему всё надоело, и он решил действовать. Пусть сын лучше умрёт, – такая смерть считается у нас достойной, – чем доживёт до 90 лет, так и не научившись плавать в кислотных средах! Сказано – сделано. Сын действительно умер…

Мальчик больше всего поразился даже не бесцеремонностью поступка отца, – от него можно было ожидать чего-то такого, – а какой-то невероятной беспомощной и бессмысленной тоске, которая без остатка заполнила всю его душу. Он отчётливо осознал, что если бы его 7 раз подряд зашвырнули в это проклятое озеро, то он бы просто израсходовал все 7 жизней, так и не научившись плавать (семи смертям, оказывается, бывать!). Нет, юному Перу Гюнту – Ричарду Гиру не было жалко себя, он не цеплялся за свои жизни. На кой хрен они нужны, если с тобой так поступает твой отец? Но на отца он, как, ни странно, не обижался, во всяком случае, тогда. Захлёбываясь кислотой, с досадой вспоминал только легендарного прадеда, и с грустью мать. Так всё это было бессмысленно и глупо…

Отец вытащил его безжизненное обожженное тело, привёл в чувства, и больше эту процедуру не повторял (коварство по случаю, возможно, только один раз, когда оно ещё неожиданно), но было видно, что сам остался, явно недоволен таким исходом, не знал, что можно было в этой ситуации предпринять.

«Если бы отец не бросил меня в озеро, у меня бы оставалась призрачная надежда, что я когда-то научусь плавать в кислоте, хотя бы плавать, на поверхности, не ныряя, – Пер Гюнт обращался к ней, – а теперь…». Теперь, он точно знал, что всё безнадёжно.

Страшна первая смерть в жизни, ибо она первая! Но ничего нет страшнее второй смерти (спросите у тех, кто прыгал с парашютом). Она случилась в день ежегодной распродажи интеллектуального секонд-хенда. Вторая смерть в день интеллектуальной распродажи «второй руки», если развернуть так, то вряд ли что-то станет понятней, но все дальнейшие события обретают какую-то абсурдную символичность, или символичную абсурдность. Пер Гюнт – Ричард Гир снова выглянул из-за седовласого бобра, Форель – Джулиана Мур стояла к нему вполоборота, но слушала внимательно и сосредоточенно.

«Я шёл по улице, как вдруг моя левая рука самопроизвольно поднялась вверх, я остановился от неожиданности. В ладони я почувствовал странное ощущение обжигающего, но невероятно свежего холода – огонь и лёд, одновременно. Постепенно моя левая рука стала превращаться в отвратительного кобрасфинкса, а раскрытая ладонь стала зловещей широкооткрытой и удивительно саблезубой пастью. Я с ужасом смотрел на это чудовище, но ничего не мог поделать. Рука-кобрасфинкс не подчинялась мне больше. И тут, эта гадина начала втягивать в себя весь мир – машины, улицы, остановки, дома, людей с собаками и зонтами, деревья, трамваи, причём это происходило со всё увеличивающейся скоростью, а она, как я понял, не собиралась останавливаться. Через какую-нибудь минуту ненасытная рука втянула весь наш город, и продолжала. Скорость всасывания стала такой чудовищной, что теперь, за секунду (second) в зловещую пасть влетало сотня-другая галактик. Если ты была в нашем мире, значит, ты тоже оказалась тогда во мне, потому что всё, что всасывала моя рука, – я не готов отречься от своей левой руки, – всё оказывалось во мне. Я с ужасом подумал о бесконечности Вселенной! Представляешь мой ужас? По сравнению с этим, кислотное озеро – это даже не бассейн, а так… тёплая домашняя ванна.

Но, нет, Форель, наша Вселенная не бесконечна! В один миг всё прекратилось, я стал миром, или мир стал мной. Мне казалось, что я не могу умереть, ведь помимо Вселенной ничего не должно было быть. Как я ошибался! Помимо Вселенной существует Смерть, и весь мир может быть поглощён ею в одно мгновение! Она лично мне доказала это – я, вобравши в себя весь мир, умер во второй раз. А когда смерть увидела, что я убедился, и не возражаю, вытянула Вселенную наружу через мою правую ладонь ещё быстрее, чем втянула до этого. Если ты жила в нашем мире, Форель, знай, что ты тоже родилась тогда заново…

– Я это знаю. – Отозвалась она, с грустью посмотрев на него.

«В третий раз умирать было совсем не страшно, – усмехнулся Пер Гюнт – Ричард Гир. Правда, от этого смерть не стала менее непонятной и обескураживающей. Ты же знаешь, все смерти всегда с нами в равной степени». Она промолчала.

– Я жил тогда ещё в Ригельхольме, это небольшой городок в двухстах километрах отсюда. Мы познакомились на Пасху в Храме Всех Святых. Мне показалось, она очень чистая и набожная девушка, на Скарлетт Йоханссон чем-то похожа. – Он усмехнулся. – При этом стреляла из лука, как Артемида! – Он снова усмехнулся. – У нас толком ничего и не было, так, пару раз… Но я испытывал к ней какую-то щемящую сердце нежность, не знаю, была ли это любовь? Любовь, это ведь только слово – вспорхнувшая из кустов птица… Я, вероятно, нравился ей. Мы подолгу лазили в теснинах прибрежных скал, а иногда забирались на старый маяк. Нам нравилось подолгу сидеть в крошечной будке, пить горячий грог с корицей и имбирём, и слушать рёв беспощадного моря. Молодость мыслит и действует метафорически, ты понимаешь, о чём я…

– А старость, так любит ритуалы. – Иронично отозвалась Форель.

– Так продолжалось пару месяцев, всего-то, но я успел привязаться к ней, а по воскресеньям мы обязательно ходили в Храм (иногда там проходили, и в самом деле, неплохие трэш-мессы). Отношения у нас были ровными, без вспышек, как, собственно, вся наша жизнь в Ригельхольме. Пока, в одно субботнее утро, она, ничего мне не сказав, не уехала в столицу. Прислала на следующий день письмо: «Прости, мне нужно разобраться в себе, я не могу пока расстаться со своим прошлым». Прошлым оказался её бывший возлюбленный, с которым она там и познакомилась пару лет назад, на школьных каникулах. Но убило меня, конечно же, не это. Хоть я был молод, но, то ли хватило ума, то ли, наоборот, не хватило чувства, от этого не умереть. Меня убило другое.