Книга Мсье Лекок - Эмиль Габорио

– Но, сударь, этот подозреваемый – вовсе не паяц Май, – возразил молодой полицейский.

– Разумеется нет, – согласился господин Семюлле. – Значит, вам решать, в каком направлении должны вестись поиски.

Следователь дружески улыбнулся и шутливым тоном добавил:

– Да нужно ли было вам это говорить, господин Лекок?.. Нет, поскольку только вам принадлежит честь разоблачения обмана. Что касается меня, то признаюсь, если бы меня не предупредили, этот великий артист мгновенно одурачил бы меня.

Молодой полицейский поклонился. От скромности на его щеках заиграл румянец, но в глазах, сверкавших ярче карбункулов, читалось откровенное тщеславие.

Какая разница между этим экспансивным, благожелательным следователем и тем другим, таким молчаливым, таким высокомерным! Господин Семюлле, по крайней мере, понимал его, ценил, подбадривал, и это при совместных предположениях и одинаковом пыле, с которым они собирались броситься на поиски правды.

Если бы потребовалось только пошевелить мизинцем, тем самым, который убивает мандаринов[11], чтобы мгновенно вылечить сломанную ногу господина д’Эскорваля, Лекок, возможно, подумал бы. Так полагал молодой полицейский…

Однако он также думал, что его удовлетворение было несколько преждевременным, а успех весьма проблематичным. Мысль о дележе шкуры не убитого медведя вернула молодому полицейскому хладнокровие.

– Сударь, – спокойно сказал он, – мне пришла в голову одна мысль.

– Какая же?..

– Вдова Шюпен, которую вы, несомненно, помните, говорила нам о своем сыне, неком Полите…

– Да, это так.

– Этот парень, презренный мерзавец, будет оставаться в тюрьме до суда. Почему бы его не допросить? Он должен знать всех завсегдатаев «Ясного перца». Возможно, он сообщит нам ценные сведения о Гюставе, Лашнёре, да и о самом убийце. Поскольку он сидит не в одиночке, то, вероятно, знает об аресте матери. Но мне представляется невозможным, чтобы он догадывался о трудностях, с которыми столкнулось следствие.

– Ах!.. Вы сто раз правы!.. – воскликнул следователь. – Как я сам об этом не подумал! Завтра с самого утра я допрошу этого типа. Положение подозреваемого сделает его сговорчивым. Я также хочу допросить его жену…

Обернувшись к секретарю, следователь добавил:

– Быстро, Гоге, подготовьте повестку на имя жены Ипполита Шюпена и заполните постановление о вызове на допрос.

Однако уже наступила ночь, и было слишком темно, чтобы писать. Следователь позвонил и попросил принести светильник.

Едва привратник, принесший светильник, собрался уходить, как в дверь постучали. Он открыл дверь, и в кабинет вошел директор тюрьмы предварительного заключения, держа фуражку в руках.

Вот уже целые сутки этот достойный чиновник с беспокойством думал о таинственном обитателе одиночной камеры под номером три. Сейчас он пришел, чтобы получить дополнительную информацию.

– Я хочу спросить у вас, сударь, – обратился он к следователю, – должен ли я и впредь держать подозреваемого Мая в одиночной камере?

– Да, сударь.

– Видите ли, боюсь, как бы он опять не разбушевался. Но с другой стороны, мне не хотелось бы надевать на него смирительную рубашку.

– Предоставьте ему свободу передвижений в камере, – сказал господин Семюлле. – И велите, чтобы с ним обращались мягко. Просто непрерывно наблюдайте за ним.

Хотя надзор в тюрьмах осуществляют административные власти, в соответствии с положениями статьи шестьсот тринадцать следователь может вмешиваться и приказывать делать все, что считает полезным для следствия.

Директор тюрьмы поклонился, потом добавил:

– Вам, несомненно, удалось установить личность подозреваемого?

– К сожалению, нет.

С понимающим видом директор тюрьмы покачал головой.

– В таком случае, – сказал он, – мои предположения оказались справедливыми. Я совершенно уверен, что этот человек – отпетый негодяй, несомненно рецидивист, крайне заинтересованный в том, чтобы скрывать свою личность. Вот увидите, сударь, что мы имеем дело с каким-нибудь каторжником, приговоренным пожизненно, но сбежавшим из Кайенны[12].

– Возможно, вы ошибаетесь…

– Хм!.. В таком случае я был бы очень удивлен. Должен признать, мое мнение разделяет и господин Жевроль, самый опытный и самый ловкий инспектор Сыскной полиции. В конце концов, бывает, что слишком усердные молодые полицейский задирают нос и бегают за химерами своего воображения.

Лекок, покрасневший от ярости, хотел резко возразить, однако господин Семюлле жестом велел ему молчать. Следователь улыбнулся и ответил сам:

– Честное слово, мой дражайший сударь!.. Чем дольше я изучаю это дело, тем больше склоняюсь к системе слишком усердного полицейского. Впрочем, я могу ошибаться. Но я рассчитываю на вашу помощь…

– О!.. У меня есть свои способы проверки, – прервал следователя напористый директор тюрьмы. – Не пройдет и суток, как нашего клиента опознают либо полицейские из Сыскной полиции, либо заключенные, которым мы его покажем.

Дав это обещание, директор тюрьмы удалился. Рассерженный Лекок вскочил.

– Понимаете, господин следователь, – воскликнул он, – этот Жевроль уже наговорил обо мне много плохого, он очень завистливый…

– И что?.. Какое это имеет для вас значение? Если вы добьетесь успеха, то отомстите за себя… Если потерпите поражение, я приду вам на помощь.

И господин Семюлле, поскольку уже было поздно, отдал молодому полицейскому улики, которые тот собрал и которые должны были помочь в расследовании: серьгу, происхождение которой требовалось во что бы то ни стало установить, и письмо с подписью Лашнёра, найденное в кармане Гюстава, мнимого солдата.

Следователь сделал также несколько распоряжений, посоветовал быть очень аккуратным и отпустил со словами:

– Теперь идите… Удачи вам.

Глава XXIII

Длинная, узкая, с низким потолком и множеством дверей под номерами, словно коридор меблированных комнат, со стоящими вдоль стен грубыми дубовыми скамьями, почерневшими от частого использования, – такова была галерея, где работали следователи.

Днем, заполненная своими обычными гостями – подозреваемыми, свидетелями, жандармами, – она выглядела удручающе тоскливой. Но при наступлении ночи галерея приобретала вид зловещий в тусклом свете коптящего светильника, стоящего на столе привратника, который ждал какого-нибудь припозднившегося следователя.