Книга Восточная стратегия. Офицерский гамбит - Валентин Бадрак

Перед самым отъездом в Украину собрал боевых друзей по традиции в своем доме и Игорь Николаевич. За столом в окружении пестрых женских одежд под большой ветвистой люстрой из чешского стекла, подаренной родителями на свадьбу, восседали несколько мужчин, одинаково неуютно чувствующих себя в гражданской одежде. Замкомандира полка Георгий Алексеевич Лапов, равнозначный с Игорем Николаевичем начальник в воинской части, тщательно выбритый и надушенный недорогой туалетной водой, ради приличия напялил даже белоснежную рубашку, не вяжущуюся с его темной от горного загара шеей и жесткой, казачьей щеткой темных, вперемешку с сединой, усов. Он понимал несуразность своего накрахмаленного вида, ерзал на стуле и с облегчением стянул еще более нелепый галстук, когда увидел, что никто из его полковых не облачился в светскую, как он говорил, удавку. Командир второго батальона Павел Юрьевич Анастасии, единственный из полковых комбатов, имеющий по две большие звезды на погонах, был человеком совсем иного склада: сознательно навесив амбарный замок на свои честолюбивые, карьерные планы, он уже много лет вел себя раскованно и считал расшаркивания перед начальством пороком малодушного человека. Лишь однажды, лет шесть или семь назад, он пробовал попасть во «Фрунзенку», но что-то не сложилось, и комбат сосредоточил усилия на войне. Он как будто мстил неприспособленным академическим карьеристам, которые старались тонкой аппаратной игрой обходить острые углы боевых условий, да и, чего греха таить, страшились войны. В отличие от них, Анастасии прошел на Кавказе огонь и воду, был самым авторитетным боевым командиром, хотя Звезда Героя России всякий раз из-за штабных манипуляций обходила его стороной. Он был в легком сером джемпере, с коротким воротничком и несколькими пуговичками вверху, что с натяжкой заменяло торжественность рубашки. Зато еще один участник домашних торжеств, Филипп Андреевич Кержен, единственный среди собравшихся полковник, не стеснялся рубашки пастельных тонов и броского бордового галстука с косыми черными полосами. Командир артиллерийского полка, он принадлежал к белой кости офицерства и всегда небезосновательно слыл интеллигентом, не искусственным, как выходцы из доморощенного московского бизнеса, не прочитавшие за свою жизнь ни одной книжки. Он был совершенно лыс, и при первом взгляде создавалось впечатление, что на черепе у него вовсе не кожа, а натянутые древнеегипетские письмена, которые с большим трудом изгибались невообразимыми складками на лбу, если он удивлялся или хмурился.

Полковые пришли точно в назначенный час, вместе с женами и блюдами, и тут же наполнили шумом, приятной, предваряющей застолье суетой всю квартиру. Полковник Кержен появился позже минут на пятнадцать, один, с непременными цветами хозяйке и шампанским, хотя военное время отучило женщин и от первого, и от второго.

Собравшиеся у Игоря Николаевича люди все были боевыми офицерами, неприхотливыми, бесхитростными в обычной жизни, одинаково равнодушно глядящими и на роскошь, и на полупустые комнаты со скромной обстановкой офицерского быта. А еще они были несколько уставшими от войны, сытыми по горло видом расплывающихся кровавых пятен на камуфляже и висящих ошметков оторванных ног. Хотя именно война сделала их сдержанно-спокойными, стойкими к любым подаркам судьбы, а всякая паника была им чужда, как несвойственно было и лихачество или бравада. Сегодня они были живы, и каждый шепотом благодарил за это Господа, но никто не верил в его бесконечную поддержку. Их разговоры накануне большого отпуска были конгломератом всякой всячины, в которой, как они ни старались, все равно то и дело выползала война, связавшая их навечно невидимыми путами, сковавшая вечной мерзлотой сознание. Так бывает у людей, которые, повинуясь приказу, вынуждены нести на плечах и кровавый груз палачей, и мечи мстителей, и лямки похоронной команды. Печать суровости, смешанной с туземной дикостью каннибалов, застыла на их лицах. Каждый из них очень хорошо знал, что если выживет, потребуются годы, чтобы вписаться в мирное общество.

Когда водочная горечь жаркими потоками разлилась по жилам, а лица их разрумянились, разговор пошел оживленнее, порой переходя в гул сливающихся мужских и женских голосов, прерываемый легкими, безобидными взрывами анекдотического смеха. Но избавления от вечной военной темы не было, и после двух перекуров она незримым радиоактивным облаком висела над всеми и каждым…

3

– Слышали, говорят, Шамана вашего могут вернуть в ВДВ. Забрали из губернаторов, почти год побыл помощником премьера по социальным вопросам военнослужащих. Теперь обратно, как вам?! – Кержен вальяжно развалился на стуле, откинув руку за его спинку, вдавившись спиной в его мякоть, призывая таким образом к активному спору. Он, пожалуй, был одним из немногих в военном сообществе, кто пристально следил за внешними событиями, перемещениями людей и заявлениями известных политиков о происходящем в стране и мире.

Боевой комбат Анастасии, у которого выдвижения по непонятному принципу вызывали приступы озлобления, не заставил себя долго ждать.

– Да, круто! В Чечне здорово нагадил. У нас поверье было – где Шаман, там и гора трупов. Потом Ульяновскую область развалил, потусовался в Кремле, повилял хвостом. А теперь разваливать ВДВ?! Честно говоря, лучше бы мы без него обошлись, и так тошно от командиров-авантюристов. Вспомнить хотя бы, как погубили Майкопскую бригаду в Грозном…

А хоть один за это ответил?! Где Паша-Мерседес, на совести которого тысячи жизней?! Что, ответил?! Стал хуже жить?! Не-ет, таким кошмары не снятся…

– Да ты не горячись, Павел Юрьевич. Когда на Руси кто-нибудь ответ держал? Возьми хоть Жукова – ответил он за посланные на смерть дивизии? И этот фраер, поверь мне, еще себя покажет. Увидишь, как надо будет сотворить что-нибудь эдакое, всплывет наш Шаман. Этот ни перед чем не остановится. Второй генерал Лебедь, только тупее и злее… Но такие на войне нужны, ей-богу, нужны. Ну а то, что людей не жалел, так ведь кто на войне людей жалеть станет… Да и когда вообще людей в России жалели?!

Лапов тоже знал толк в людях и в войне. Самодовольный Кержен с хитрецой в глазах поглядывал на видавших виды вояк; ему нравилось затевать дискуссии с вопросами, на которые, в принципе, не могло быть однозначных ответов. Игорь Николаевич помалкивал, только вздрогнул, когда вспомнили Лебедя. Этот непонятный многим генерал казался Игорю Николаевичу едва ли не единственным современником, претендовавшим на образец генерала. Лебедь до самой своей нелепой гибели в вертолетной катастрофе оставался для Игоря Николаевича неким эталоном, и он нередко мысленно примерял на себя те ситуации и роли, через которые пришлось пройти военному. Игорь Николаевич хорошо запомнил Лебедя еще в Сельцах, когда они курсантами четвертого курса выходили из клуба и кто-то толкнул его локтем в бок со словами: «Смотрите, полковник Лебедь. Командир Тульской дивизии, о нем легенды ходят». Проходя в десяти метрах от спокойно-сосредоточенного на своих мыслях полковника, сидящего на лавочке, он искоса и с нескрываемым восхищением вгляделся в него; тот являл собой образец невозмутимости, что-то палочкой рисуя на песке. Суровое, почти каменное лицо, излучающее в равной степени уверенность и отсутствие интеллекта, интеллигентности. Именно такой типаж чаще всего обретает статус национального героя, сокрушающего противника. Игорь Николаевич хорошо знал ситуацию и вокруг Шаманова, потому что в 99-м, когда он пробился во «Фрунзенку», этот генерал как раз закончил академию Генштаба и принял 58-ю армию. И за его действиями, главное, за оценками этих действий, понятно, следить из Москвы было легче и интереснее, чем отсюда, из военных глубинок, где они почти весь год утопали в липкой чеченской грязи. Никого иного, а именно Шаманова вдруг придворные летописцы обозначили как «нового русского полководца» и даже «Суворова наших дней». Многих истинных знатоков чеченской войны, таких как Анастасии, выворачивало от гнилых дифирамбов, но сам он тогда дал себе слово вникнуть и понять феномен Шамана… Игорь Николаевич много тогда передумал о разных личностях, и в том числе о Шаманове. Мог бы этот новый герой, подобно генералу Лебедю, привести к Белому дому в Москве батальон Тульской воздушно-десантной дивизии для поддержки Ельцина? Нет, говорил он себе, это принципиально другой человек. Он мог бы, к примеру, получив приказ свыше о разгоне такой демонстрации, добиться применения любой силы, заставить выполнить любой приказ. Он – универсальный механизм, посредник между высшей силой и готовой на все десантурой. Но сам он не решился бы никогда! А если бы дать Шаманову необъятные полномочия? Смог бы он, как Лебедь, командуя 14-й армией, придушить приднестровский конфликт? Дидусь вдруг вспомнил, как он впервые лично увидел Лебедя в действии… В том самом пресловутом 45-м полку, куда он пришел лейтенантом к опытному и почти легендарному в ВДВ Востротину. Приехал Лебедь, да не сам, а с десятком солдат из другой части. Приказал весь полк построить с оружием, вынести из казармы все оружие из ружейных парков. А после докладов о наличии в каждом подразделении полного комплекта оружия послал своих преданных нукеров рыскать по всем темным уголкам полковой территории. За два часа стояния полка на плац снесли горы оружия, даже откуда-то притащили неучтенный крупнокалиберный пулемет КПВТ калибром в четырнадцать с половиной миллиметров. Так были почищены афганские загашники… Авгиевы конюшни XX века. Ох, запомнился Лебедь, и Игорь Николаевич знал чем. Нестандартными решениями… Шаманов претендовал на его роль, но явно недоигрывает… Хотя ему, Игорю Николаевичу, чем-то он был симпатичен… Его размышления были прерваны словами разгоравшейся дискуссии.