Книга Сибирская любовь. Книга 2. Холодные игры - Екатерина Мурашова

Мы уже знаем, что все причины всех болезней без исключения Софи видела вовсе не в сквозняках или загадочных микробах, которых кто-то где-то нашел. Главной причиной любой болезни она считала согласие человека болеть, невозможность найти из сложившейся ситуации другой, более достойный выход. И сейчас она не сомневалась в причине Вериной болезни. Вера хотела не просто заболеть, она хотела умереть и нынче стремительно приближалась к исполнению своего желания. Что же может сделать в этой ситуации она, Софи?

Софи опустилась на стул, сложила руки на коленях и задумалась, одновременно вспоминая начало Вериной болезни.

Все началось остро и страшно. Лицо Веры покраснело, жар не вмещался в деления термометра, молодая женщина хваталась за бок, тяжко и натужно стонала, обильный пот тек по ее вискам и груди. Потом вроде бы наступила передышка. Вера лежала в кровати, иссиня-бледная, хватала воздух помертвевшими губами, покрытыми желтым струпом. Впрочем, ореховые глаза ее смотрели непривычно остро и дико. Никакого забытья в них не было и в помине. «Напротив, – подумала Софи, – словно прорезалось что в тускловатом Верином взгляде. Что же?»

Софи почти насильно напоила молодую женщину бульоном и клюквенным киселем, который специально для нее сварила Надя, опустилась на колени возле Вериной кровати.

– Верочка, голубушка, не умирай! – попросила она. – Не умирай, пожалуйста! Ты ведь у меня одна от прежней жизни осталась. Как же мне без тебя? Если я когда тебя чем обидела, прости. Не бросай меня теперь. Более-то никого нет. Семью я сама покинула, мсье Рассен умер, Сержа Дубравина убили…

Вера помотала головой по подушке.

– Что? – всколыхнулась Софи. – Не хочешь простить? Еще пить дать? Не веришь, что я люблю тебя, что ты дорога мне? Так я говорить о таком не умею и даже показать, как другие… Нынче ж я что хочешь готова для тебя сделать. Только скажи… Что?

– Сергей Алексеевич жив, – тихо, но внятно сказала Вера.

– Господь с тобой! – вскрикнула Софи и невольно перекрестилась. – С чего ты взяла?

– Я Никанора видела.

– Так что ж? Никанор, может, и жив. Его никто мертвым не видел. А Сержа этот Опалинский видал, даже бумаги у него взял, исправнику отдал. Откуда ж ему живому-то взяться?

– Я не знаю, – прошептала Вера. – Мне думать нынче трудно, а не то разобралась бы. Нечисто здесь что-то. Вы, Софья Павловна, присмотритесь к этому Опалинскому, когда он приедет. Сдается мне, он разгадку знает… А может, он сам разгадка и есть… – Вера закашлялась.

Софи одной рукой поддержала ее горячую спину, другую руку положила на влажный затылок. Опять обтерла губы и лицо.

– Конечно, конечно, присмотрюсь! Да и бог с ним совсем! Скажи лучше, что можно для тебя сделать… Хочешь, я Матвея Александровича сюда привезу?

– Нет! – громко и протяжно закричала Вера. – Не-ет!

– Ах ты господи! Да что же это! – Софи засуетилась. Крупные слезы катились по ее щекам. – Опять я что-то неловко сделала! Скажи: он обидел тебя? Да я ему за тебя все его зенки каменные выцарапаю. Ногтями не получится, так я кайлом, кайлом!

Вера уж успокоилась, на горячность Софи даже сумела слабо улыбнуться.

– А ведь и правда выцарапает… Что ж… Садитесь, Софья Павловна, ко мне поближе, вот сюда, да наклонитесь, пожалуй… громко нынче говорить не могу. А сказать-то, пожалуй что, надо… Недолго мне осталось и… перед Богом стоять…

– Вера, не болтай чепухи! – строго сказала Софи. – Я тебе помереть не позволю. Ты молодая, сильная, красавица, каких мало, нужна мне. Не хочешь сама за себя бороться, я буду. Коли хочешь исповедаться или что там еще полагается, так я тебе хоть сейчас попа позову. А про помирать – и думать у меня не смей!

Вера опять улыбнулась, молча поманила Софи пальцем, указала на место рядом с собой. Софи послушно присела.

– Знаете ли, что братик у вас был?

– Знаю, конечно, – удивилась Софи. – У меня целых три братика.

– Я не про тех. Гриша, Сережа, Лексей – те барчуки. Саша его звали, Александр. Крещеный он был, чин чином.

– Кого Сашей звали? – Софи тревожно вгляделась в лицо Веры.

– Сына моего. Годик ему сравнялся – и помер. На мне вина.

– Почему ж на тебе? Не ты ж его убила…

– Я и убила. – У Софи разом заледенели ладони, а Вера между тем продолжала: – Дитя не может без матери жить, а я его в сиротский дом снесла. Тем и обрекла его.

Против воли Софи снова отметила совершенно не крестьянскую речь Веры. Подумала, что за время их совместного путешествия Вера, пожалуй, еще развилась. Теперь вот, оказывается, у нее был ребенок…

– А при чем же тут я-то, Верочка? Я тогда, должно быть, сама ребенком была.

– Четырнадцать лет вам сравнялось, когда Сашенька умер, – подумав, сказала Вера. – Вы, ясное дело, ни при чем. А вот отец ваш…

– Папа?!

– Именно так. Папенька ваш приходился сыночке моему отцом, а вам, стало быть, Саша – братиком единокровным. Про то я сначала и сказала.

– Не может быть… – потрясенно прошептала Софи.

Теперь она точно вспомнила таинственную суету, которая царила вокруг Веры три года назад. Маман тогда советовалась с папой… Вера куда-то ненадолго исчезала, потом появилась снова, желтая, как китаец, и еще более молчаливая, чем обычно…

– А что же, мама знала?

– Нет, конечно. Как можно-с?! Павел Петрович не стал супругу волновать, представил дело так, что горничная, мол, на стороне с кем-то спуталась, но надо ж девушке помочь… С ее-то, Натальи Андреевны, добрым сердцем… Мне, значит, сначала объяснили, какая я безнравственная шлюха и что по правде-то мое место, вместе с ублюдком, на панели, а потом от широты душевной предложили выбор: либо я с позором и дитем возвращаюсь в деревню и там в навозе (Где мне самое и место! Подумать только! Облагодетельствовали меня, взяли в дом, а я, грязная и распутная, не сумела оценить!) провожу остаток жизни, либо мне дают последний шанс исправиться и доказать свою преданность, потому что девочки – это вы с Анной Павловной – ко мне уж привыкли, а если новую горничную взять, так где гарантия, что она лучше меня окажется! Ребенка во втором случае, естественно, придется сдать в сиротский дом. О позоре моем, так и быть, все будут молчать…

Софи слушала исповедь Веры с округлившимися от ужаса глазами. Больше всего поражало то, что все это происходило в двух шагах от нее, а она ничего (ну ничего же!) не знала и не заметила. Да и замечала ли она тогда вообще что-нибудь, кроме себя!

– А что ж папа?! Когда вы с ним…

– Павел Петрович меня еще в имении, в деревне приметил. Он всегда любил по деревне гулять, с народом разговаривать. Добрый барин… Кроме шуток, у нас его, можно считать, любили. Безвредный был человек, без злобы в сердце. Да вы и сами не хуже меня знаете… Ну так вот… Я уж тогда перезрелой считалась, по нашим-то, деревенским меркам. Лицом-то и статью меня Бог не обидел, а вот ум как-то не по-деревенски сызмальства был повернут. Смышленая слишком была и мнение свое имела – так можно сказать. Поэтому парни-то на меня облизывались и прижать на сенокосе да в праздники пытались, но далее не шло – сватов не слали.