Книга Сибирская любовь. Книга 2. Холодные игры - Екатерина Мурашова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Матюша, а ведь тот… Емельянов, он прав был. Не надо тебе было на Выселки ездить.
– Отчего же?
– Неладно там. А тебя, сам говорил, на прииске многие чуть не причиной всех бед числят. Не дай господь, кто отомстить решится. Потом и концов не найдешь…
– Как я мог не ехать? Кто ж знал: может, ее еще спасти можно? Да и от судьбы, Веронька, не уйдешь. Коли порешит меня кто, значит так тому и быть.
– Нет, Матюша, нет! – Вера руками повернула к себе лицо инженера, целовала лоб, щеки, губы, глаза. – Нельзя тебе нынче умирать!
– Почему же? О себе печешься? Я тебе все оставлю, дом, деньги, все… – Инженер говорил вроде бы в шутку, но его странные, каменные глаза оставались серьезными. – А ты взамен будешь моих братца с сестрицей убогих навещать и гостинцев им возить. Помнишь, я тебе про них рассказывал?
– Матюша! – Вера опять заплакала, но скоро улыбнулась сквозь слезы. – Мне ничего не нужно. Да вот тебе новость моя: ребеночек у нас с тобой будет!
– Что?!! – Печинога вскочил, уронив Веру с коленей. Она едва удержалась на ногах, оперлась о стол, смотрела с удивлением и страхом. – Нет! Невозможно!!!
– Как же невозможно, Матюша? – Вера пыталась еще увещевать вмиг одичавшего инженера. – Ведь мы же с тобой… От этого дети и бывают…
– Почему ты не сказала мне?! Какой же я идиот! Нельзя! Нельзя!
Вид Печиноги был совершенно обезумевший. Он принялся торопливо одеваться. Руки у него тряслись, он не попадал в рукава и все бормотал сквозь зубы: «Невозможно, невозможно!» Баньши тенью металась вслед за хозяином, грозно посматривая на Веру. Филимон, от греха подальше, запрыгнул на печь.
Вера уж не пыталась удержать, объяснить. Смотрела погасшим тусклым взором, лишь слегка вздрогнула, когда хлопнула, едва не слетев с петель, дверь.
К ночи и на следующий день Печинога не явился. Вера сутки пролежала с открытыми глазами на лежанке, кормила кота, пила молоко. После с оказией вернулась в Егорьевск. Там ни с кем не говорила, двигалась, как заведенная ключиком механическая игрушка. А к вечеру второго дня слегла в жестокой горячке.
в которой Софи ухаживает за Верой и узнает много нового, а Николаша делает предложение Машеньке Гордеевой
Доктор Пичугин тщательно протирал полотенцем каждый палец и озабоченно качал овальной, похожей на длинное яйцо головой. Консилиум, состоявший из двух Златовратских и доктора, был закончен. Заключение получилось неутешительным.
Софи смотрела на доктора строго, по-взрослому. Леокардия Власьевна уж прежде заметила в ней эту особенность: что-то лишь слегка меняя, чуть-чуть переставляя акценты, Софи могла казаться и вовсе девочкой, ребенком, и взрослой женщиной, много пережившей и понявшей. Ее собственные дочери, почти ровесницы Софи, подобным даром не обладали. В Аглае не было совершенно ребяческого, Любочка все никак не желала взрослеть, а Надя, как и сама Каденька, с трудом выказывала свою женскую сущность, тяготея к бесполой рациональности.
– Ничем, увы, ничем не могу поддержать вашу надежду, милая барышня, – говорил между тем доктор Пичугин. – Состояние крайне тяжелое, в обоих легких – хрипы, прогноз сомнителен. Единственное, на что остается надеяться… Ну, вы сами знаете… Ваша камеристка – женщина крупная, сложения сильного, правильного, в самом расцвете возраста, по-крестьянски здоровьем одарена в полной мере. Вот тут есть для нас шанс…
– А для ребенка? – требовательно спросила Софи.
– Увы! – Пичугин широко развел руками. – Здесь никакой надежды. Но вы уверены, что она действительно носит ребенка? Как я понял, Вера Михайлова сообщила вам об этом ровно перед тем, как впасть в состояние полной беспамятности? Не было ли это сообщение началом бреда, так называемой аурой? Может быть, она, как всякая нормально развитая женщина ее возраста, хотела бы носить ребенка и в спутанности сознания просто выдала желаемое за действительность? Никаких признаков беременности я при осмотре не заметил…
– Вера знала, что говорит, – спокойно возразила Софи. – Она не могла ошибиться, потому что у нее уже был ребенок, и она хорошо знает все признаки. – (Глаза обеих Златовратских расширились от изумления.) – А вы не заметили, потому что срок небольшой.
– А что случилось с предыдущим ребенком? – деловито спросил Пичугин.
– Он умер, когда ему едва исполнился год. Простудился.
– В таком случае и эту попытку следует признать неудачной. В лучшем случае произойдет выкидыш на ранних сроках. В худшем – ребенок умрет вместе с матерью. Где-то посередине – рождение нежизнеспособного урода…
Софи молчала. Каденька терзала кисти наброшенного на плечи платка. Глаза ее сухо и страшно горели. Все присутствующие знали, о чем она думает.
– Но что-то можно сделать? – спросила Надя.
– Поддержать сердце. По возможности снижать температуру. Потребные для этого лекарства я уже матушке вашей продиктовал. Вы обе – грамотные, здравомыслящие люди, так что в моем непрестанном присутствии особого смысла нет. Однако, если понадоблюсь, извольте… А так… Будем ждать кризиса. Он все решит.
Пичугин вышел. Надя пошла проводить его. Каденька взглянула на Софи.
– Может, и обойдется, – жестко и скрипуче, словно голос проходил не через горло, а через жестяную трубку, сказала она. – Однако странно. Если есть микробы, болезни вызывающие, и это наукой доказано, должно же быть и средство, чтобы их убить. И сразу выздоровление наступит. Правильно я говорю?
– Может быть, и правильно. Но где ж такое средство взять, если докторам оно неизвестно? – откликнулась Софи.
– Нашим докторам неизвестно, – решительно сказала Надя, возвращаясь в гостиную. – А самоедским?
– Шаманская медицина есть мракобесие и суеверие, – отрезала Каденька. – А те два-три действующих флористических агента, которые они используют, и нашей медицине известны.
– Китайская медицина использует не два-три, а около десяти тысяч действующих агентов! – сообщила Надя и снова вышла, топая, как солдат на параде.
– Я пойду к ней, – сказала Софи.
Каденька кивнула и мучительно сощурила глаза. Софи который уж раз поразилась тому, какая она вся старая, худая и высохшая. Особенно – шея. Недавно она для чего-то подсчитала года Леокардии Власьевны. Получилось – тридцать шесть лет.
Вера дышала шумно и поверхностно. Разом запавшие внутрь черепа глаза были закрыты не до конца, и видно, как под голубыми веками туда-сюда метались зрачки.
Софи сноровисто обтерла ее лицо губкой, дала попить. Вера сделала всего один глоток, что-то пробормотала. Софи поплотнее прикрыла ее одеялом, спрятала внутрь большие Верины руки, распахнула форточку, впустила свежий морозный воздух. Идеи о том, что больного надо держать в закупоренном помещении во избежание простуды, казались ей ерундой.
