Книга Уйди во тьму - Уильям Стайрон

— А кто он? — спросила она, помолчав. Есть ли что-то проще, банальнее и одновременно сложнее для понимания?

— Господь — это любовь, — сказал Кэри с легким ощущением победы и в то же время — с грустью.

Она посмотрела вдаль.

— Возможно, вы его обрели, — скорее осуждающе сказала она.

— Обрел, — сказал он, солгав, но не намеренно.

Он лишь считал, что двадцать лет сражался с простыми ощутимыми пороками. В совокупности они превращались в Зло, и они преследовали его ночью во сне фосфоресцирующими видениями земных страстей и духовных мук. Он мог давать этому разумное объяснение, он мог сказать: такое случается с каждым — обжорство, умножавшее его вес и способствовавшее образованию газов, его мелочное скупердяйство, — тем не менее он знал, что эти мелкие соблазны будут вечно держать его вдали от настоящего христианского мира, будут заставлять его бежать ночью через темные комнаты и вниз по лестнице в страхе, и даже когда успокоительный свет из нижнего холла поманит его, вдруг появится холодная невидимая рука и схватит его. Однако он безостановочно боролся и против соблазнов, и против смутно мистических, идиотских страхов; эта борьба была важна для него, и он считал, что может немножко солгать Элен хотя бы для того, чтобы она поверила: все возможно милостью Божией.

Но даже это, вспомнил он сейчас, не принесло ей удовлетворения. Она, казалось, не обратила на это внимания. Она продолжала черпать из мелководья своего отчаяния, смущая его, а порой трогая своим волнением. Они так просидели далеко за полночь, пока Эдриенн не спросила сверху приглушенным, раздосадованным голосом: «Кэри, Кэри, ты ложишься или нет?» — но ее вопрос остался без внимания. А Элен, не позволяя себе теперь повысить голос — она, казалось, начала уставать — и делая паузу лишь для того, чтобы закурить очередную сигарету (даже и тогда она продолжала говорить, выпуская дым маленькими, делавшими голос более грубым, клубочками), рассказала ему, как она на другой день отправилась к Долли Боннер. Лишь год спустя, когда по городку неизбежно — даже для священника — поползли сплетни, Кэри узнал, кто была та женщина, поскольку Элен упорно, с известным милосердием называла ее «миссис Икс». И Кэри позже сумел восстановить в памяти всю ситуацию. Хотя он не знал Долли, ее улыбающаяся фотография неизменно появлялась в газетах всякий раз, как Красный Крест, или Благотворительный фонд, или Комиссия Порт-Варвика по физической подготовке имели малейший повод для устройства совещания: члены этих организаций, видимо, возлагали на Долли (миссис Слейтер Боннер) обязанности хозяйки или более ответственную роль. Он помнил эти фотографии. И позже, когда Кэри узнал, кто такая «миссис Икс», он ясно представил себе все, что рассказывала ему Элен: две красивые женщины сидят днем напротив друг друга в жарком кафе — каждая благодаря благопристойности врожденной или благоприобретенной контролирует себя, произнося мягкие, ироничные, гнусные слова, но готова при виде неуместного хлопанья глазами сделать выпад — даже на публике, — чтобы утвердить свои притязания на Лофтиса, который в это время находился на полпути в Суит-Брайер.

И Элен рассказала Кэри, как в тот вечер она пошла с Моди наверх. Она резко повернулась и вышла из комнаты, держа за локоть Моди и чувствуя молчание и растерянность Пейтон и Милтона, словно в двери, разделяющей комнаты, повесили за ее спиной ощутимую, плотную ткань. Наверху она обследовала ногу Моди — под коленом был маленький зеленовато-синий рубец на том месте, где она поскользнулась и ударилась о столбик на лестнице. Моди захихикала, словно и не ушибалась.

Вот тогда, наклонясь над Моди, лежавшей на своей кровати, Элен, к стыду своему, подумала: «Не непреднамеренно, не непреднамеренно». Рубец был совсем маленький, и она достала из аптечки припарки и йод вместе с аспирином, и, возможно, именно это еще больше расстроило ее — гнетущее обилие бутылочек и бинтов на одеяле Моди. Приобретя за годы манеру непропорционально увеличивать малейшие ушибы и недомогания Моди, сейчас в своем стремлении оказать ей помощь она старалась найти не только средство для излечения, но — чуть ли не в панике — кого-то виновного в случившемся. Конечно. Это опять Пейтон, про которую она на миг забыла. И Элен сказала себе: «Не непреднамеренно, не непреднамеренно», — и стала от этого отталкиваться, обрабатывая рубец борной кислотой. «Ей-богу, она просто захотела показать свою независимость, маленький дьяволенок. Возможно, это произошло не намеренно, но это и не было непреднамеренным». И она провела черту между этими двумя понятиями, приняв порочное и ложное решение, — она это понимала, даже когда оно появилось в ее сознании: возможно, Пейтон и не планировала падения Моди, но дала ей упасть подсознательно, желая отомстить, или показать свою независимость, или что-то еще. Однако Элен тотчас подумала: «Нет, нет, ох, нет», — и, чтобы отвлечь себя от этих мыслей (которые, как она сказала Кэри, по определению означают, что она была дрянной и жестокой матерью для Пейтон), бросилась в ванную, где, дрожа, стала мочить в горячей воде тряпку, чтобы обработать рану Моди. Потом она вспомнила, что не нужно ничего мочить в горячей воде, потому что на ранку уже наложена мазь, и быстро бросила тряпку в уборную, проследила, как та растянулась и расширилась, и, стоя под немилосердным и разоблачающим светом в ванной, смотрела на себя в зеркало, на свою увядающую красоту и думала: «Почему-то я не могу собраться с мыслями».

«О да».

Значит, в голове была тогда пустота. Она вернулась к кровати и раздела Моди, и положила в угол ортопедические скобы, и, поцеловав девочку, вышла и закрыла дверь. Она прошла в свою комнату и заперлась в ней. Она помнит, что там стоял сильный химический запах и было очень душно: перед ужином она распылила там «Флит», потому что сейчас, в конце лета, очень оживились и озлобились комары. Она наблюдала их наступление, и сама залатала сетки, снабдив дом распылителями. Комары были большие и бурые, большие, как тутовые ягоды, и появлялись тучами на закате солнца, вылетая роями из проливов и прудков в последней атаке перед началом этого мертвого сезона, который уже чувствовался в предваряющих его приход прохладных ветрах, в коричневатой окраске болот. Элен включила свет и переведя дух, распахнула все окна, потом разделась и надела ночную рубашку. Затем она наложила кольдкрем налицо, расчесала волосы и легла в постель. Она закурила сигарету и поставила рядом с собой пепельницу.

Все это время, как ни странно, сказала она Кэри, она старалась вытеснить из своей памяти сумятицу последнего часа и, лишь натянув на себя одеяло, улегшись на подушки, положив экземпляр «Хорошее домоводство» на колени, она поняла, чего ей стоило усилие не думать и как она напряжена: она с трудом могла читать журнал — так ее трясло. Она опустила журнал — несколько минут она смотрела отсутствующим взглядом на цветную рекламу гамбургеров, плавающих в отвратительном красном соусе, и почувствовала, что ее начинает тошнить. Потом — опять так странно, сказала она Кэри — следующей ее мыслью было: она держалась поразительно хорошо, с достоинством; вспоминая события последних минут, она считала, что была разумно немногословна и держалась отстраненно с Милтоном, когда сказала ему у лестницы, что завтра побудет здесь. Все это, пока она лежала, дрожа, в постели, прошло теплой, доставляющей удовлетворение волной в ее сознании, с приятным чувством, какое вызывают воспоминания о маленьких победах. Все это было так странно, и не замаскировался ли этот дьявол — или кто он там есть, — чтобы внушить ей такую исполненную самодовольства, мерзкую мысль? Хотя невидимый, разумно держащийся за кулисами, разве он не подталкивает все время ее? Тем не менее она собой вполне довольна.