Книга Блуждающее время - Юрий Мамлеев

Никиты еще не было. Опаздывал.

«Ну еще бы, – подумал Егор. – Нелегко ему, будущему, передвигаться по миру мертвых. Глянет какой-нибудь труп в харю – и не обрадуешься».

Кирилл, однако, взглянул подозрительно на кота. И почувствовав, что Тамара Ивановна явно со стороны, вопросительно посмотрел на Павла. Тот шепнул, что эта родная тетушка, обычная экстрасенска, вреда от нее, тем более метафизического, никакого.

А что предскажет – от того отмахнуться можно, как от мухи, если даже сбудется.

– А кот? – уточнял Кирюша.

– Кота я знаю, – уклончиво ответил Павел.

На том и порешили. Разговор сразу же перешел на тему тибетского бона, манускриптов на санскрите, описывающих то, что было с людьми лет сто тридцать тысяч назад, потом о раскопках на Кольском полуострове и на Урале (о ведических поселениях там) и т. д. Кот перестал мурлыкать и все смотрел по сторонам. Никиты почему-то не было и не было. Тамара Ивановна начала уже нервничать и со смешком предложила погадать по картам на предмет прихода Никиты: может быть, где-нибудь застрял, а то и навсегда. Смешок был правильно понят.

Наконец внезапно раздались долгожданные звонки.

– Это он! – твердо сказал Кирилл.

Никита вошел в квартиру распахнутый, какой-то открытый: старичок, а в одной рубашке, хоть и в штанах. Да и жары на улице никакой не намечалось.

Такая большая компания немного смутила его. Он опасливо осмотрел всех, но сесть за стол отказался. Зная его нестандартное отношение к еде, Кирилл растерялся, не зная, что ему предложить.

Никита от всего отказывался, но потом вынул из кармана штанов яблочко и сказал, что его пожует. Это всех как-то успокоило.

– Пусть пожует старичок, пусть, – плаксиво пробормотала Тамара Ивановна. – Может, ему и жить-то осталось совсем ничего: с это яблочко.

– Я буду долго жить, долго! – внезапно совсем явственно и не по-стариковски громко сказал Никита, но слова звучали как все равно не из человеческой глотки.

Все замерли. Только кот гадалки прыгнул на кресло и почти мгновенно заснул.

– Кто вы, кто?!! – вскрикнул наконец Павел. – Никита, скажите, яснее солнца, кто вы?!!

В ответ Никита истошно, словно был в лесу, захохотал. Хохотал он так, как будто вопрос был настолько нелеп, что и отвечать на него было бы слабоумием.

В то же время создавалось такое впечатление, будто Никита в действительности и сам не знает кто он. И потому такой дремучий хохот. Глаза его медленно блуждали, искры смеха превращались в черные огоньки, словно спросить «кто он» было равнозначно вопросу «что такое Ничто?».

Кот, тем не менее, спал, и Егор счел это за знак: значит, экстрасенсам здесь делать нечего.

Но как раз в момент такой мысли Тамара Ивановна взвизгнула и стала раскладывать карты на старичка. Павел еле уговорил ее прекратить, хотя Тамара Ивановна успела пробормотать, что «карты не ложатся».

А хозяин квартиры вообще ушел в себя, думая, наверное, о судьбе Бога.

Один Черепов был невозмутим. Именно он, опрокинув сразу стаканчик водки, спокойно подсел к Никите, который уже прекратил хохотать, и сказал:

– Дедушка, кругом – ваши друзья. Никто не желает вам зла. Мы люди простые и мистические. Откройтесь нам, чего уж, все, как говорится, помрем. Все братья. В этом смысле.

Никита закрыл глаза и застыл совсем по-нашему. Но носик порозовел, словно слова Черепова ему польстили. Но на большее не сдвинулся.

– Что же он, молчит и молчит, – разозлился Павел. – Столько его искали, а он молчит или хохочет.

– Расшевелить его надо. Я знаю чем! – вскрикнул Егор. – Стихами! Он сейчас и вправду на дедулю стал похож. И стихи должны быть о дедушке.

– Ну конечно, конечно! – взвился Павел чуть-чуть истерично. – Я начинаю:

…Вяло ночью за околицей

Черный кружит нетопырь,

Вот ужо дедок помоется,

Вынет черную Псалтирь…

– Не то, не то, Павел! – перебил его Егор. – Подумаешь, нечистая сила! Ему ближе другое:

Из лихого и высшего бреда

Он выходит одетый в Ничто.

Есть в нем что-то от Синего Деда,

И его не узнает никто.

Он идет одинокий и зыбкий,

Перед ним расстилается мрак,

От его непонятной улыбки

Исчезает у путников страх.

И его нам бояться не надо,

Он и сам весь от ужаса сед.

На спине его тихие гады

Ожидают вселенский рассвет.

И сразу же после слов «вселенский рассвет» Никита вздохнул и проговорил: «Ох, ребяты…»

– Это уже сдвиг, это уже сдвиг! – завизжала Тамара Ивановна.

– Да, так и должно быть, – мрачно выпалил Черепов. – Он и правда этот самый Синий Дед и есть. Седой от ужаса, а уж то, что за его спиной тихие гады вселенский рассвет ожидают, я и сам вижу. Не рассвет, а гадов.

– Дедушка, синий! – подсела к нему толстуха Тамара Ивановна и расплакалась сама. – Вы не думайте, мы вас любим, независимо, откуда вас черти принесли. Но откройтесь нам, чтоб у нас душа об вас не болела.

Никита посмотрел на нее безумными глазами, в которых вовсе не было сострадания к самому себе, даже тени этого не мелькало, и, видимо, даже не понял он, о чем она говорит. Но стихи о Синем Деде, кажется, его задели, но по-своему. Он открыл рот и проговорил:

– Что вы хотите?

– Ну хотя бы, если о себе не можете, скажите о мире, откуда вы пришли, – выговорил Павел.

Огонь мелькнул в глазах Никиты, какое-то усилие, еще одно усилие, и он впал в разум, (как мы его понимаем, этот разум) и заговорил несколько яснее:

– Они, они к нам пришли… Прорвались… Из невидимого мира… И среди нас… Как ночь среди дня… Поедают душу… Никого не щадят… Они и сейчас там… Бежать, бежать мне надо! Защиты нет.

Воцарилось молчание. И Никита умолк. Разум в глазах угас, но появился другой разум, не наш.

Наконец Егор переглянулся с Череповым и пробормотал:

– Боже мой, неужели так точно сбылось… Как и предсказывали древние.

Черепов только пожал плечами: что ж тут удивительного.

– А может, бредит старикан, – с тоской комментировал Павел. – Но вряд ли…

А старикан между тем жевал яблочко. Старые зубы, которым возраст может быть тысяча лет, впивались в современную розовую, пахучую плоть.

Его, Никиты, «сейчас» стало нашим «сейчас». Настоящее не потеряло своих качеств, оно только сместилось в другую нишу.

– Ничего этого не было, – вдруг сказал он.

Но и явное присутствие другого разума в Никите сбивало с толку. «Там», в этом «будущем», тем более о котором говорил Никита, не могло быть «другого разума» – там было лишь продолжение человеческого рода, с его разумом.