Книга Второй после Бога - Курт Ауст

– Это означает, – я был не в силах скрыть облегчения, звучавшего в моем голосе, – это означает, что нунций не убийца.

– Я бы сказал, по-видимому, не убийца, – поправил меня Томас. – Пока что я его не исключаю. Но… – он потянул себя за нижнюю губу и сделал гримасу, – это означает, что нам предстоит выбрать из восьмисот человек, живущих во Фредрикстаде за стенами крепости, когда мы будем искать убийцу.

– Что?.. Мы должны найти убийцу?

– Да. – Томас пытался выглядеть как ни в чем не бывало. – У кого-то, должно быть, были причины попытаться убрать этого Юстесена после того, как он поговорил с дей Конти.

– Ты не веришь?..

– Да, я не верю в такие случайности. Дей Конти не случайно именно в эту ночь посетил Юстесена, и не случайно именно в эту ночь неизвестная личность решила тоже посетить Юстесена и отравить его. Такие случайности встречаются только в рыцарских романах.

– Но что за серьезная причина заставила кого-то отравить Юстесена?

Томас не ответил, несколько мгновений он смотрел на ярко-желтое пламя фонаря, и глаза его потемнели.

– Ты слышал, о чем они говорили? – неожиданно спросил он.

– Нунций и…

Он кивнул.

– Нет, почти ничего. Нунций сказал что-то о винограднике, который обманул, или что-то в этом роде. А больше я ничего не слышал.

– Виноградник обманул, гм-м…

– Лекарь! – Сигварт открыл один глаз и посмотрел на Томаса. – У меня крутит живот, словно в нем летают растревоженные осы.

– Так и должно быть, – сказал Томас. – Это действует наперстянка.

Я посмотрел на его саквояж со всеми снадобьями, раньше я этого саквояжа не видел.

– Томас, а почему ты на судне был одет крестьянином? А здесь вдруг оказался окулистом и мастером по грыжесечению? Почему ты вообще находишься в Норвегии? – Должно быть, в моем голосе слышалось раздражение, потому что и Томас и Сигварт оба удивились.

– Я купил это снаряжение в Христиании. Оно осталось после одного кочующего окулиста и мастера по грыжесечению, который погиб летом во время схватки с солдатами. – Томас взглянул на саквояж влюбленными глазами. – Оно мне досталось почти даром. Никто на постоялом дворе не понял, что это такое.

– А ты понял?

– Я понял.

– И в придачу получил еще и его одежду?

– Да. – Томас бросил на Сигварта косой взгляд, словно хотел меня предостеречь. – Мне нравится находиться среди простых людей, быть одним из них. Можно услышать то, что никогда бы не сказали при королевском служащем.

– Так ты приехал сюда как служащий?

Снова предостерегающий взгляд.

– Я здесь, чтобы быть вместе с вами, – сказал Томас и деланно зевнул, не спуская с меня суровых глаз. – Мне кажется, пришло время немного вздремнуть. Тот лоскут кожи, о котором ты говорил, у тебя с собой?

Я еще не хотел уходить, мне надо было поговорить с Сигвартом. Наедине. Я отдал Томасу лоскут кожи.

– Интересно, эта надпись зашифрована или это какая-то другая тайнопись? – Прищурившись, Томас при слабом свете с любопытством разглядывал буквы. – Ладно, я займусь им завтра утром по дороге в Тёнсберг. – Он спрятал кожу в карман.

– Что значит зашифрована?

– Это значит, что, не зная шифра, никто не сможет ее прочитать. – Томас встал. – Как прошла встреча с домом?

– Хорошо. – Я отвернулся и обратился к Сигварту. – Ты уже выпил весь чай? – спросил я и заглянул в кружку.

Сигварт пробормотал, что у этого чая вкус болотной воды, в которую написал барсук, и я поинтересовался, доводилось ли ему раньше пить такой напиток, раз ему знаком этот вкус.

Томас засмеялся, заявил, что не желает участвовать в нашей перебранке, и пожелал Сигварту доброй ночи.

– Вы уезжаете завтра утром? – уже в дверях спросил он у меня.

– Наверное. Когда нунций закончит свою утреннюю молитву.

– Я оставляю вам фонарь. – Томас закрыл дверь, и я слышал, как он шел через двор. Мюлле заворчал, залаял и затих.

Стало тихо.

Очень тихо.

Глава 20

Сигварт сделал два глотка и скривился. Я сидел рядом и набирался мужества.

– Сегодня утром, когда мы собирались ехать… Ты знаешь, мы ездили на остров Лёвёйен… и хозяин сказал… сказал, что…

– О-о-о-о! – Широко открыв глаза, Сигварт схватился за низ живота, лихорадочно откинул перину, с моей помощью перелез через край топчана и на слабых ногах заковылял в хлев, судорожно сжимая распухший член. Я услышал громкое журчание, словно мочилась корова. Потом Сигварт тяжело вздохнул и громко рыгнул. Через несколько минут он вернулся, его морщинистое лицо выражало блаженство.

– Вот оно счастье! – сказал он и лег. Закрыл глаза.

Я молча крутил соломинку. Сигварт открыл один глаз.

– Ты что-то сказал про Лёвёйен…

– Нет, впрочем, да. Я хотел… Хозяин сказал, что он никогда в жизни не видел мою мать… – Я замолчал, не зная, как задать мой вопрос. – А потом я был сегодня в церкви в Бёрре, на кладбище и нашел…

Сигварт нашарил мою руку.

– Ты нашел крест! – сказал он, вцепившись в меня.

– Она умерла в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году, мне тогда было восемь лет, – прошептал я. – Почему я ничего не помню? – Я схватил обеими руками его руку. – Как это объяснить, Сигварт?

Он молчал, только смотрел на меня с выражением, которого я не мог понять, и бормотал что-то, чего я не мог разобрать, а потом осторожно отнял у меня свою руку. Сел с трудом и откинул перину.

– Мне надо… – проговорил он и снова вышел в хлев.

На этот раз процедура заняла у него больше времени, коровы тревожно задвигались, и некоторые последовали его примеру, так что едкий запах мочи проник даже в его маленькую каморку.

Наконец он снова лег, вытянулся в постели и взглянул в потолок:

– Да, она умерла в тысяча шестьсот восемьдесят девятом году. Это верно, Петтер. А хозяин приехал в усадьбу и принял обязанности смотрителя дорог и проводника в девяностом или даже в девяносто первом, я уже и не помню. Это верно, они никогда не встречались. – Он посмотрел на меня. – Да, это верно.

– Отчего она умерла?

Сигварт не ответил. Я решил, что он даже не слышал моего тихого вопроса, и уже хотел повторить, когда его взгляд вдруг стал твердым.

– Тебе не надо этого знать. Зачем тебе это, почему ты спрашиваешь? Уезжай завтра, забудь усадьбу Хорттен, забудь нас и живи себе с миром. Я ведь вижу, что тебе здесь плохо. Ты солгал своему профессору, когда сказал, что тебе тут хорошо. Зачем бередить старые раны?.. – Он тяжело перевернулся на бок, вытянулся и натянул перину до самого подбородка.