Книга Флорентийские маски - Роза Планас

Мать Антонио, узнав о смерти мужа, тотчас же прилетела из Англии, чтобы присутствовать и на церемонии отпевания, и на похоронах. Министр культуры принял ее с поистине королевскими почестями, будто бы и не было между ней и покойным двадцати лет не оформленного официально развода и полного безразличия друг к другу. Антонио чувствовал себя, как никогда, плохо: он вдруг осознал, что даже при живой матери остался круглым сиротой. Иногда он подсознательно представлял себя в образе человечка с деревянным туловищем и острым носом, удлинявшимся в такт всем бездушным и искренним, фальшивым и честным, формальным и сердечным словам, которые бесконечные гости произносили ему, как заклинания. Совсем плохо ему стало во время церемонии отпевания. В какой-то момент он вышел на улицу и, сам не понимая, что делает, прямиком отправился на проспект Либертад. Ему хотелось побыть одному, его тошнило, а самое главное – ему срочно нужно было прикоснуться к теплому, словно живому, черепу, лежавшему в отцовском сейфе.

Сейф он открыл, не обращая внимания на сработавшую сигнализацию. Сел на пол и прижал к груди ставни ему родным череп, купленный у старухи Лурдель. Со щек Антонио на гладкие кости черепа скатилось несколько слезинок. Опустив взгляд, Антонио с изумлением обнаружил, что на макушке черепа вновь начали пробиваться волосы. Да и сама кость уже не казалась сухой и мертвой, а словно набухала изнутри, наполняясь какой-то невидимой, но вполне осязаемой живительной жидкостью. Антонио воспринял эти перемены как данность и сокрушался лишь о том, что его отец теперь находится куда ближе к черепу, чем он сам. От мертвого до мертвого дистанция велика, но преодолима. Она сравнима с расстоянием между юношей и стариком, нищим и богатым, умным и глупым. Интуиция подсказывала Антонио, что смерть отца так или иначе связана с этой ревностно хранимой реликвией, с его поездкой в Сересас, с тем страхом, который сам Антонио испытывал теперь даже не за себя, а за своих друзей. Какой теперь будет его жизнь? Наверное, она станет похожей на пустой экран без изображения, на силуэт китайского театра теней без руки, тень которой должна проецироваться на ширму.

Антонио все крепче прижимал череп к груди, словно надеясь вдохнуть в него новую жизнь. Вот только чью жизнь? Пиноккио? Своего отца? Свою собственную? Деревянная игрушка умерла, но от нее, придуманной, остались самые настоящие кости: вот этот череп с длинным острым носом и открытым, будто смеющимся, ртом.

Блуждая в полубезумных мыслях, Антонио даже не заметил, как в квартиру ворвались полицейские. Разобравшись, в чем дело, они выключили сигнализацию и опечатали буквально каждую дверь в огромной квартире. Череп у Антонио отобрали и на его глазах вернули обратно в сейф. В последний раз он посмотрел на себя в зеркале ванной комнаты – единственного помещения, которое полицейские не стали опечатывать. Он согнулся над раковиной, и его вывернуло наизнанку. Вместе с содержимым желудка он, сам не заметив, как это получилось, исторг из себя боль и горе.

Когда он вернулся в траурный зал, церемония уже подходила к концу. Чтобы попрощаться с великим актером, присутствовавшие без лишней сутолоки выстраивались в некое подобие очереди, сплошь состоявшей из известнейших актеров, режиссеров, сценаристов, продюсеров – добровольных заложников экрана и камеры. У самого гроба Антонио заметил знакомый силуэт: мажордом из Сересас с видом человека, который имеет на это право, задержался у тела покойного и едва ли не принимал соболезнования как самый близкий ему человек. При этом он внимательно смотрел в лицо усопшего, будто пытаясь хотя бы взглядом вырвать, выцарапать, вытащить у него ответ на последний вопрос, который он так и не успел дать. Первым желанием Антонио было подойти к дворецкому и выставить его в шею. Однако он сдержался, чувствуя, как на ладони вновь начинает саднить давно зажившая ранка. Словно в оцепенении, он наблюдал за тем, как Хоакин провел рукой над лицом покойного и даже задержал над ним ладонь, словно делая пальцами едва заметный тайный знак. Это было уже слишком. Антонио подошел и в полный голос спросил:

– Что это ты делаешь? Вздумал смеяться над моим отцом?

Мажордом посмотрел на Антонио, как на какое-то мерзкое насекомое:

– Оставь меня в покое.

Антонио, собравшись с духом, решил, что наступило время определиться в отношениях с Хоакином, и прямо, без обиняков заявил:

– Я скоро вернусь в Сересас. Ты больше не работаешь у моего отца, теперь я хозяин поместья. Ты уволен. Собирай свое барахло и проваливай оттуда.

Лицо Хоакина расплылось в недоброй, презрительной улыбке, но отвечать он не стал. К этому времени вокруг них уже собрался кружок любопытствующих «скорбящих», внимательно слушавших эмоциональные речи Антонио. Мажордом все так же молча повернулся спиной и вышел из зала.

Следующие несколько дней Антонио провел в бесконечных перемещениях по городу и улаживании самых срочных дел. Естественно, пришлось ему побывать и в офисах самых известных и дорогих адвокатов. Кроме того, его несколько раз вызывали в суд, чтобы он дал назначенному государственному судье показания по делу о спорном наследстве. Дела множились, плодились и наматывались одно на другое. Вскоре этот снежный ком полностью накрыл Антонио, который уже не пытался сопротивляться, а несся куда-то вдаль, влекомый непреодолимой силой событий, разворачивавшихся помимо его воли. За эти дни он с изумлением узнал о другой, скрытой от него жизни отца. Постепенно из мелких эпизодов стала вырисовываться достаточно цельная картина того, во что старый актер старался не посвящать своего сына. Судья Ларедо поведал о близких отношениях, продолжавшихся более десяти лет, между отцом и одной английской актрисой – замужней женщиной, супругой другого актера. Антонио получил привилегию прочесть некоторые частные письма отца, в которых эта женщина именовалась уменьшительным именем Поппи. Из этих писем, длинных и эмоциональных, Антонио узнал о поездках отца в Англию, которые тот совершал гораздо чаще, чем было известно сыну. Судя по всему, эта женщина была не единственной его близкой знакомой, и теперь частная переписка отца была приложена к делу о наследстве, на которое в силу своих особых отношений с покойным начинали претендовать все новые и новые люди. Кроме того, похоже, он остался должен «кому-то что-то» – за оказанные услуги. Может быть, при жизни ему шли навстречу из уважения или в расчете на какое-то нематериальное вознаграждение, но после смерти так называемые благодетели твердо вознамерились получить за свои добрые дела вполне реальные деньги.

Неизвестные друзья, женщины, скрывающиеся за экстравагантными именами, романтические свидания на самых дорогих и знаменитых курортах Европы, скоротечные визиты в отели самых элегантных столиц мира: билеты, посадочные талоны, гостиничная бронь, письма, счета, чеки на покупку самых невероятных вещей – все это свидетельствовало, что покойный вел весьма бурную жизнь, не вписывающуюся в традиционные рамки общественной морали и приличий. Антонио вынужден был признаться себе, что увидел отца совершенно иным человеком. «Наше поместье в Сересас, должно быть, было я него тихим тайным святилищем», – подумал Антонио, еще не потерявший надежды понять устройство и механизм функционирования странного мира кино. Все сводилось к тому, что ему в ближайшее время придется ехать в загородное поместье, где, естественно, должна состояться не слишком приятная встреча с человеком сильным, опытным, а главное, готовым и дальше по-собачьи преданно служить уже мертвому актеру.