Книга Кристаль - Поль-Франсуа Уссон

Наслаждаясь произведенным эффектом, Крагсет переводил глаза с лица одного изумленного коллеги на лицо другого.

— Если вы внимательно вглядитесь в этот снимок, то увидите на нем жертву…

Это был снимок с кадра, на котором значилось время: 2.40. Дело происходило в маленьком салоне, где в витрине стоял кубок. Видя, что попытки Бьорна что-либо разглядеть тщетны, Крагсет протянул ему большую лупу.

— Витрина… — подсказал он.

Наконец Бьорн смог разглядеть что-то еще помимо золотых отблесков на стекле. Да, перед его глазами был смутный силуэт мажоретки.

— Значит, вот где это произошло, — пробормотал Бьорн. — Вот где он назначил ей встречу…

— Ну да, старина Бьорн, теперь ты пришел к тому же выводу, что и я. Убийство произошло в салоне, перед витриной с кубком. После этого убийца перенес тело жертвы в сауну, чтобы еще несколькими ударами размозжить ей голову… Так, с этим разобрались. Насчет прошлой ночи пока не могу ничего сказать — я еще не видел пленку.

Крагсет замолчал. Его мясистые губы слегка причмокивали, будто он смаковал хорошее вино. Йохансен был в восторге, ему хотелось аплодировать. Бьорн по-прежнему разглядывал фотографию, исподлобья поглядывая на этого мини-тролля, старшего комиссара, который погрузился в изучение посланий от Золотой бабочки. Лицо Крагсета было неподвижным, лишь глаза бегали за стеклами очков. Наконец он сложил бумаги и сунул их в папку.

— Это никакие не бабочки. Это руны! — объявил старший комиссар.

По застывшему лицу Бьорна Анжела поняла, что маленький человечек раскрыл некий ключевой момент в расследовании.

— Теоретически, — продолжал тот, — древний нордический алфавит включал в себя двадцать четыре руны. Вот эти две действительно похожи на бабочек. Если память мне не изменяет, одна из них символизирует человека, а другая — день, дневной свет…[14]

Бьорн кивнул с невольным уважением.

— Ну что ж, я вижу, расследование в надежных руках, — сказал он. — Стало быть, я могу… возвращаться домой.

Крагсет обогнул стол и прислонился к нему спиной.

— Можешь, — сказал он.

Бьорн решил не затягивать прощание. Он слегка прищелкнул языком и вышел, не глядя на Анжелу.

— Пьяница, — сквозь зубы произнес Крагсет.

И указал подбородком на француженку своему коллеге. Йохансен хотел было схватить ее за руку, но удержался и лишь вежливо попросил следовать за ним. Перед тем как выйти, Анжела обернулась к гному у стола и слегка приподняла фотоаппарат:

— Фото?..

Захваченный врасплох, Крагсет выпрямился и на шаг отступил от стола — теперь он лишь опирался рукой на столешницу. Анжела присела на корточки. Она сделала три недодержанных снимка. В этом безликом кабинете, стены которого были увешаны планами и схемами, маленькая коренастая фигурка инспектора совершенно затерялась — лишь сверкали серебряные очки на носу. Это будет самое яркое пятно на фотографии…

— Спасибо, комиссар.

Когда Анжела и Йохансен выходили, Крагсет по-прежнему стоял у стола, замерев в той же позе и слегка порозовев от смущения.

Они нагнали Бьорна уже в холле.

— Ну что, Йохансен, теперь вся ответственность ложится на тебя, — сказал тот. — Ничего, ты справишься.

Йохансен остановился и нажал кнопку рации, нерешительно глядя на Бьорна:

— Шеф, а ты это знал?.. Про руны…

Рация затрещала, и на инспектора обрушился град вопросов со всех концов отеля.

— Давай распоряжайся. — Бьорн хмыкнул. — Не беспокойся обо мне.

Йохансен в нерешительности отпустил кнопку. Плечи Бьорна поникли. После этих двух ужасных дней Йохансен не мог не восхищаться профессиональными навыками комиссара. Алкоголь их не притупил. Йохансен чувствовал, что отстранение Бьорна от работы скажется на расследовании не лучшим образом. Крагсет, несмотря на весь свой опыт и успешную деятельность, мог утонуть в водовороте этих многочисленных убийств. Однако разум инспектора, а также его неуклонная привычка следовать правилам и соблюдать субординацию требовали от него держаться от Бьорна на расстоянии. Итак, он снова нажал на кнопку рации и принялся отдавать распоряжения.

Бьорн положил одну руку ему на плечо, а другой взял за руку Анжелу:

— Я о ней позабочусь.

Глава 18

Некогда населенная всевластными торговцами, которые диктовали свои правила всему миру, ныне эта область замкнулась в себе. Здешние люди жили мирно, в условиях относительной протекционистской автаркии. Нефтяные танкеры, бороздившие Северное море, не имели ничего общего с древними драккарами. Вдоль берегов горели огромные нефтяные факелы, озарявшие морскую гладь. Эти далекие огни, равнодушные к штормам, успокаивали викинговскую душу современного жителя. Однако дома на побережье по-прежнему были деревянными. Нередки были случаи, когда пламя пожирало один или два из них. Из поколения в поколение передавались воспоминания об охваченном пламенем Бергене. Но каждый раз на пепелище старых домов возводились новые постройки — гордыня людей средневековой Ганзы по-прежнему была жива.

Предки близнецов владели половиной одной из улиц этого города-лабиринта, горделиво возвышавшегося над побережьем. На протяжении веков следующие поколения перебирались все ближе к югу, много раз начиная все с нуля. Наконец семья обосновалась на краю огромной портовой зоны Осло — как можно дальше от запахов рыбы. Дом был построен в точности по образцу тех, что строились в Бергене: в той его части, что была обращена к набережной, располагалась торговая лавка, впоследствии превратившаяся в магазин для новобрачных, — с узким фасадом и высокой остроконечной крышей, стиснутая между двумя хозяйственными пристройками. Сразу за этим строением с прямыми безыскусными очертаниями начиналось маленькое деревянное королевство семьи: анфилада мастерских, галереи, витые лестницы и резные балкончики, за которыми располагались небольшие жилые комнаты. На протяжении десятилетий дом обрастал многочисленными пристройками, с трудом удерживаясь в границах прилегающей к нему улицы; над последним этажом оба непомерно разросшихся фасада смыкались. Стоя рядом с домом на улице и запрокинув голову, можно было увидеть странную, абсолютно искаженную перспективу.

Такая на первый взгляд хаотичная планировка отражала старинные ганзейские традиции. В носовой части этого неподвижного корабля, над складами, располагалась большая зала с обеденным столом, стоявшим у окна — чтобы глава семьи мог наблюдать за погрузкой и выгрузкой товара и во время еды. За ней располагались жилые комнаты и счетоводческие конторы; дальше начинались мастерские, в которых рабочие день и ночь разбирали, сортировали, паковали, заворачивали разнообразные товары.

После пожара, уничтожившего дом почти полностью, Имир жил в единственной уцелевшей его части, самой отдаленной — там, где некогда располагались мастерские. Здесь пахло древесным углем и плесенью. Груды коробок с уцелевшим товаром отделяли его от руин магазина. Все эти годы у него не хватало духа разобрать эти коробки и посмотреть, что внутри. Разве что иногда он наугад открывал одну из них, уже начинавшую потихоньку разваливаться. Обычно там оказывался какой-нибудь полусгнивший хлам или осколки. Если Имир находил какую-нибудь уцелевшую безделушку, он очищал ее от пыли и ставил на один из высоких, наполовину обугленных стеллажей. Когда полуночное солнце проникало сквозь жалюзи, освещая эту разрозненную коллекцию, Имиру казалось, что она явилась сюда из какого-то его полузабытого детского сна. С каждым днем все больше пыли оседало на изысканных вазах, покрытых затейливыми узорами, и абстрактных статуэтках из дутого стекла.