Книга Дикие пчелы на солнечном берегу - Александр Ольбик

Несколько лошадей прошли по грядам, на которых еще доходили кочаны капусты — они звучно, хрустко рвались под копытами и ошметками разлетались по сторонам.

Керен слышал эти звуки, понимал их причину, но, занятый внутренними ощущениями, предпочел не замечать порухи огорода-кормильца.

Когда Александр Федорович вернулся в хату, комвзвода спросил:

— Ну как, отец, — все в порядке?

— Да какой тут, к лешему, порядок, ваши кони гряды вытоптали.

— Это мелочи, издержки войны… Рассчитаемся с тобой, старик, — комвзвода поднялся с лавки и с неразлучным автоматом пошел на выход. — Схожу проверю посты… — И в обороте к Ольге: — хорошо бы, хозяюшка, кипяточку попить…

— Не сиди, Ольга, трутнем, — подхватил дед слова гостя, — задувай самовар… А то и взабыль душа томиться — подлетить надо…

Когда горюшинцы остались одни, Ольга накинулась на Вадима.

— Ну что ты все время языком волокаешь — «наши пришли», «наши пришли», — передразнила его Ольга. — Все прикусите языки и чтоб вашего духа тут не было.

— Так наши и есть, — упорствовал Вадим. — Звезды на шапках, кожаные тужурки. Автомат наш. Правда, пап?

— Да вроде бы и впрямь наши, — раздумчиво проговорил Карданов. — Оружие действительно советского образца, да и по замашкам, разговору как будто свои хлопцы…

— Токо кони у них дюже сытые, — как бы между прочим сказал Керен. — Из окружения на таких хряках не выходят…

— Ну и что из этого? Армейские кони всегда сытые, вон я в гражданку в кавалерии служил… Сам умри, а коня накорми.

— Так-то оно так, — в голосе деда встопорщились нотки несогласия. — Кони в гравии, значит, шли по большаку. А вот откуда шли?

В избу вернулись комвзвода с Федоровым, в руках у которого был увесистый вещмешок.

На стол легли две банки свиной тушенки, буханка формовочного хлеба, кусок сала и пачка галет. При виде этого добра горюшинцы притихли. Из-под стола высунулся Ромка, и, увидев снедь, больше с лавки не слазил.

Ольга принялась раздувать самовар. Федоров по-хозяйски, словно он тут обитал всю свою жизнь, командовал столом. Открыв ножом обе консервные банки, стал гоношить маленькие бутерброды с салом.

Комвзвода, выудив из вещмешка флягу, обтянутую зеленым сукном, словно поигрывая, медленно принялся отвинчивать пробку.

— Подсаживайтесь ближе, — пригласил он горюшинцев. — Подкрепимся и пойдем искать наших.

Глаза-вишенки бархатисто прокатились по лицам Карданова, деда, мамы Оли.

— Нет ли какой посудины? — обратился к Ольге Федоров. — Как, отец, не возражаешь? — он вопросительно глянул на Александра Федоровича.

Дед чувствовал себя словно на привязи — самое для него противное состояние.

Но Керен хитрый, обтесанный жизнью до неуловимой округлости, знает, когда и в какой момент что говорить и что делать.

— На ночь крепкого не пью, а посидеть и поцмокать кипяточку можно, — ответил Керен.

— А я, если угощают, не откажусь. Целую вечность не брал в рот настоящей водки, — Карданов залез в глубь лавки, почти под самую божницу. Ромка тут же вскарабкался к нему на колени.

Вадим не спускал глаз с открытых банок тушенки. Он чувствовал во рту предательское полоскание слюны и полную неспособность сопротивляться искушению накинуться на еду.

— Это не водка — двойной очистки спирт, — взбалтывая флягу, пояснил комвзвода. — Паек рейдовиков…

Федоров, приготовив стол, поднял голову и оглядел присутствующих. И снова его неулыбчивый взгляд больно прочертил по лицам горюшинцев.

Ромка не стал ждать, когда на него обратят внимание, и предупредительно потупился.

— Берите, — кивнул на стол комвзвода, — берите, не стесняйтесь…

— А мы и не стесняемся, — давясь слюной, высунулся Вадим, и первым протянул к еде руку. — Правда, Гриха, что мы не стеснительные здесь?

Керен не дотронулся до угощения, ждал, когда закипит самовар.

Карданов взял кусочек хлеба с салом и пододвинул его к Ромке.

— Поешь, Ромашка, ты такой вкуснятины еще не едал.

Волчонок выдержал паузу, затем схватил хлеб и прыснул с ним под стол. Пока не передумали да не отобрали.

Сначала он стал есть хлеб — продукт как-никак знакомый, а вот сало — чем-то похоже на жирную ножку аира, он оставил на потом.

Сало было с прожилками и сразу зубам не поддавалось. Он долго его мусолил, пока, не утратив терпения, не проглотил нежеванным.

От нечего делать Волчонок стал разглядывать чужие ноги, обутые в сапоги, — черные хромовые и желтые яловичные — от которых исходил не то что опасный, а какой-то таинственный, а потому настораживающий ноздри запах.

Наверху продолжался застольный шумок. Он услышал чорханье кресала — это, наверное, беженец пытался запалить трут, затем услышал другой, правда, уже знакомый звук и вспомнил: так чорхает колесико бензинки — вот только он не знал, кто этот звук издает — черные или желтые сапоги.

— Вы тут, погляжу, живете, как в первобытном обществе — лучины, кресало, — глуховато-ударяющий голос принадлежал черным сапогам. — Неужели партизаны не могли вам хотя бы керосином помочь? Кстати, отцы родные, как хотите, а сегодня вы должны нас связать с отрядом. Без его помощи нам к своим не пробиться…

Ромка, конечно, не мог видеть, как взгляды деда и беженца при этих словах встрепенулись, встретились и без остановки разбежались. Но сказали они друг другу многое. «Главное, поменьше трепись», — говорил взгляд Керена. Взгляд же Карданова был вопрошающ: «А если они и в самом деле не те, за кого себя выдают?»

— Пап, а пап! — заикнулся вдруг Вадим. Видно, тушенка и съеденная галета развязали в нем общительность. Но Вадимины поползновения в корне пресекла Ольга: «А ну брысь все на печку! Быстро, быстро!»

Мама Оля почему-то волновалась, и Ромка увидел, как одна ее нога вдруг оторвалась от пола и пнула по Вадькиной щиколотке. «Спать, всем спать!» — погнала из-за стола ребят мама Оля.

— Что ж ты, хозяюшка, не даешь ребятишкам полакомиться? — спросил Федоров. На его сплюснутых висках поблескивали капельки пота.

— На ночь вредно много жрать, — недружелюбно ответила Ольга. — А где Ромка? Томка, шугани его, в ногах где-то гаденыш путается…

Тамарка схватила Ромку за вихор и потянула наверх. Он заупрямился и стал цепляться за ножку стола. Но его все же вытащили на свет божий, и он вместе со своей придурковатой теткой отправился во двор.

Тамарка тут же сиганула за угол по своим делам, Ромка же остался у порога: ему никуда не хотелось, да к тому же его внимание привлекла светящаяся щелка, что слабым лучиком застыла на стене пуни. Что бы это могло быть?

Волчонок, несмотря на промозглую темень и ощущение заброшенности, все-таки искусился и пошлепал к пуне, чтобы разглядеть и понять этот таинственный лучик. А это оказался обыкновенный паз между неплотно пригнанными бревнами. Не дыша, и чувствуя в теле озноб, он приподнялся на цыпочках и заглянул в мерцающее отверстие. На месте сдвинутого к стенам сена, при коптилках, сидели в кружок люди и шевелили ртами. Он хотел было уже уйти, но в этот момент его внимание привлекла на стене шелохнувшаяся тень. Изломанная бревнами и движениями шевелящихся скул тень, казалось, жила обособленной жизнью. Но так только казалось: она исходила от человека, наклонившегося над разложенной на земле едой. И Ромка отчетливо разглядел в тени особую выпуклость надбровных дуг, ровный, словно соструганный затылок и тырчком стоящий нос. И что-то зловещее почудилось Волчонку в этом бестелесном образе.