Книга Империй - Роберт Харрис

Помпей, согласно старинной традиции, на правах старшего консула стоял у входа в палатку уполномоченного по выборам, а рядом с ним расположился авгур. После того как кандидаты на должности консулов и преторов — примерно два десятка сенаторов в белых тогах — выстроились в линию, он поднялся на возвышение и прочитал традиционный молебен. Вскоре началось голосование. Теперь горожанам не оставалось ничего иного, как обмениваться сплетнями, дожидаясь своей очереди подойти к урнам для голосования.

Так было заведено в старой Республике: все мужчины голосовали по своим центуриям — точно также, как это происходило в древние времена, когда они, будучи солдатами, избирали своих центурионов. Теперь, когда этот ритуал утратил всякий смысл, сложно передать, насколько трогательно это выглядело в те времена — даже для не имеющего права голоса раба, каким был я. В нем таилось нечто прекрасное: некий порыв человеческого духа, родившийся полтысячелетия назад в сердцах упрямого, неукротимого племени, поселившегося среди скал и болот Семигорья. Порыв, порожденный стремлением вырваться из темноты раболепства к свету достоинства и свободы, — то, что мы утратили сегодня. Нет, конечно же, это не была чистая демократия по Аристотелю. Старшинство среди центурий (а их тогда насчитывалось сто девяносто три) определялось благосостоянием, и богатые сословия всегда голосовали первыми. Это являлось первым и очень весомым преимуществом, поскольку их голосованию обычно следовали остальные центурии. Вторым преимуществом такой системы было то, что эти центурии были более малочисленными, в то время как центурии бедняков были переполнены людьми — в точности как трущобы Субуры. В результате голос богача имел больший вес. Но при всем том это была свобода, и ни один человек из присутствовавших в тот день на Марсовом поле и помыслить не мог, что однажды всего этого не станет.

Центурия Цицерона принадлежала к двенадцати, членами которых состояли исключительно представители сословия всадников. Их пригласили голосовать поздним утром, когда уже становилось жарко, и Цицерон вместе со своими товарищами по центурии двинулся по направлению к огороженному канатами участку для голосования, прокладывая себе путь через толпу. Цицерон вел себя, как обычно в подобных случаях: бросил словечко тому, словечко этому, похлопал по плечу третьего. Затем они выстроились в линию и прошли вдоль стола, за которым сидели чиновники, записывая имя каждого избирателя и вручая ему жетон для голосования.

Это было последнее место, где избиратели могли подвергнуться постороннему нажиму, поскольку именно здесь собирались сторонники различных кандидатов и шепотом либо угрожали проходящим мимо избирателям, либо пытатись подкупить их с помощью щедрых посулов. Но сегодня здесь все было спокойно. Я видел, как Цицерон прошел по узким деревянным мосткам и скрылся за деревянными щитами, ограждавшими место для голосования. Появившись с другой стороны, он прошел вдоль шеренги кандидатов и их друзей, которые выстроились вдоль навеса, задержался на минуту, чтобы перекинуться парой слов с Паликаном — тем самым грубияном, который раньше был трибуном, а теперь выставил свою кандидатуру на должность претора, — и вышел, не удостоив Гортензия и Метелла даже взглядом.

Центурия Цицерона всегда поддерживала кандидатов, выдвинутых властями предержащими, в данном случае — Гортензия и Квинта Метелла на должности консулов, а также Марка Метелла и Паликана на должности преторов. Поэтому их победа теперь была лишь вопросом времени — оставалось только дождаться, когда будет собрано необходимое большинство голосов. Беднота знала, что не сможет повлиять на исход голосования, но таковы были результаты преимуществ, предоставленных знати данной системой выборов. Бедным приходилось стоять полдня на солнцепеке, дожидаясь своей очереди подойти к урнам для голосования.

Мы с Цицероном подходили к вереницам этих обездоленных, чтобы он еще раз мог пообщаться со своими потенциальными избирателями на предстоящих выборах эдилов. Я поразился, как много он знает о простых людях: не только имена самих избирателей, но также имена их жен, количество детей, род занятий, причем все эти сведения он получил не от меня.

В одиннадцатом часу, когда солнце медленно двигалось в сторону Яникула, подсчет голосов был закончен, и Помпей объявил имена победителей. Гортензий набрал большинство голосов в качестве кандидата на пост первого консула, а Квинт Метелл — второго, Марк Метелл победил в схватке за должность претора. Вокруг победителей сгрудились их ликующие приверженцы, и тут же в первом ряду поздравляющих появилась рыжая голова Гая Верреса.

— Кукловод пришел, чтобы принять благодарность своих марионеток, — пробормотал Цицерон. И действительно, по тому, как почтительно аристократы жали ему руку и похлопывали его по спине, можно было подумать, что это он, Веррес, только что победил на выборах. Один из них, бывший консул Гай Скрибоний Курион, дружески обнял Верреса и громко, чтобы быть услышанным всеми вокруг, сказал:

— Хочу заверить тебя, что итоги сегодняшнего голосования означают полное твое оправдание!

Когда дело доходит до политики, люди в большинстве превращаются в настоящее стадо и по-овечьи спешат оказаться в стане победителя, готовые потворствовать ему во всем. Вот и сейчас со всех сторон зазвучали фразы, перепевающие на разные мотивы то, что было сказано Скрибонием: с Цицероном покончено, Цицерон потерпел полное фиаско, аристократы снова в силе, и никакой суд не вынесет обвинительный приговор Гаю Верресу. Известный остряк Эмилий Адьба, входивший в число судей, которые должны были судить Верреса, заявлял всем и каждому, что рынок коррупции окончательно подорван и теперь он не может продаться больше чем за три тысячи.

Внимание публики целиком переключилось на предстоящие выборы эдилов, и очень скоро Цицерон обнаружил, что Гортензий поработал и на этом фронте. Некто Ранункул, профессионально работавший доверенным лицом на многих выборах и весьма расположенный к Цицерону (впоследствии Цицерон взял его к себе на службу), как-то предупредил сенатора о том, что Веррес созвал срочное ночное совещание, вызвав всех ведущих «специалистов» в области подкупа, и пообещал заплатить по тысяче каждому, кто убедит свою трибу не голосовать за Цицерона.

Это известие не на шутку встревожило Квинта и Цицерона, однако худшее ждало нас впереди. Через несколько дней, накануне очередных выборов, Красс был приглашен на заседание Сената, чтобы присутствовать при том, как вновь избранные преторы будут тянуть жребий, определяя, кому в каком суде председательствовать, когда они вступят в должность в январе. Меня там не было, но Цицерон присутствовал на том заседании. Вернулся он бледный как мел и едва волоча ноги. Случилось невероятное: Марк Метелл, и без того входяший в число судей по делу Гая Верреса, будет председателем в суде по вымогательству и мздоимству среди должностных лиц.

Такой поворот событий не грезился Цицерону даже в самых мрачных фантазиях. Он был настолько потрясен, что у него даже пропал голос.

— Слышал бы ты, какой гвалт стоял в Сенате, — шептал он Квинту. — Красс наверняка, подтасовал результаты жеребьевки. В этом уверены практически все, но никто не знает, как именно он это сделал. Этот человек не успокоится до тех пор, пока я не окажусь сломлен, стану банкротом и буду отправлен в изгнание.