Книга Венок усадьбам - Алексей Николаевич Греч

картинами нидерландской школы в строгих и простых черных рамах. Голландский домик в Кускове 1749 года, в свою очередь, в быту богатого вельможи является подражанием стилю петровских резиденций с сохранением той же отделки стен изразцами, типичной обстановки и картин. Кусковский Эрмитаж с его барочно-рокайльными формами не что иное, как видоизмененный перефраз таких же павильонов в Петергофе и Царском Селе, совершенно так же, как кусковский грот и другой, ему предшествовавший, в саду Фонтанного дома — являлись отзвуками подобных же “затей” в Летнем саду и Царскосельском парке, и, развивая дальше эту мысль, можно поставить в параллельные стилистические взаимоотношения останкинский театр с эрмитажным, построенным Кваренги, и весь останкинский дворец с Александровским царскосельским. Чем дальше от центра, от официального дворцового искусства, тем причудливее, гибриднее, грубее и наивнее делается это растекающееся по усадебной периферии искусство, искусство копии с копии, притом нередко видоизмененное, не понятое до конца, огрубевшее, но тем не менее бесконечно привлекательное именно своей причудливостью.

Шереметевские городские и загородные усадьбы с вещами, их наполняющими, образуют как бы первый круг отражений; именно поэтому сложнее их стилистический комплекс. Здесь наряду со своими художниками из крепостных работали также и мастера большого искусства — Растрелли, де Вальи, Старов, Кваренги ....* (* Так в рукописи) в области архитектуры, Ротари, Делапьер, Рослин, Боровиковский, Шамиссо, Шубин в области изобразительных искусств, Фишер, Гамбе, Споль в области декоративных, Гибар, [Джианфинелли], Фильд в области театра и музыки — все эти прославленные имена, как известно, равно обслуживали как двор, так и шереметевское "графство". Но даже в пределах последнего произошел известный отбор, известное разделение мастеров, ремесленников и художников. Главнейшими проводниками придворного искусства в шереметевских усадьбах явились архитекторы Федор и Павел Аргуновы, Дикушин, Миронов и Назаров, живописцы Молчанов, Иван и Николай Аргуновы, резчик-механик Пряхин, музыканты-композиторы Дегтярев и Бортнянский, артистки Параша Жемчугова, Шлыкова и многие другие. В свою очередь эти крепостные мастера несли дальше, в толщу крестьян и дворовых, отблески лучей петербургского искусства. Проблема растекания и отражения grand art** (** большое, высокое искусство (франц.)), крайне любопытно интерпретированная дворцами, домами и усадьбами Шереметевых, усложняется, однако, рядом привходящих обстоятельств. Крайне любопытно поставить, например, проблему эволюции эстетических вкусов на материале художественного собирательства. В общих чертах повторяется и здесь то, что в крупном масштабе происходило в столице.

В параллель петровской Кунсткамере было и в Кускове некогда собрание “куриозитетов”, включавшее в себя кости мамонта, препараты, минералы, ботанические экспонаты и механические “кунстштюки”.

От всего этого не осталось никакого следа. Разве только старые описи, подобные той, что зафиксировала аналогичное собрание графа Брюса, позволяют сделать те или иные заключения. Иное дело картины, скульптуры, гравюры; обычно трудно определять их первоначальное местонахождение — смена хозяев переместила большинство из них. Но тем не менее известно, что в Голландском домике Кускова было собрание картин нидерландских художников, подобных тем, что сохранились и посейчас в Монплезире и петергофском Эрмитаже. И так же, как там, среди посредственных, даже совершенно ремесленных холстов попадаются и здесь превосходные работы, отмеченные именами Остаде, Бота, Ван дер Нера, Ваувермана...* (* Так в рукописи.) и многих других. Пастельные головки миловидных девушек, жеманных и томно-кокетливых, чуть нескромно полуобнаженных и притворно стыдливых, — эти пастели некогда, согласно вкусам XVIII века вделанные в обшивку стены, как бы повторяют петергофский "Кабинет мод и граций", увешанный аналогичными работами графа П.Ротари. Их прототип — Венеция первой половины XVIII века, Венеция Гварди и Каналетто, Венеция масок и интимных жанров Пьетро Лонги, Венеция грациозно-сладострастных миловидных девушек, полукуртизанок и полумонахинь, запечатленных Рогальбой Карьера, — словом, та Венеция, что рисуется так ярко по запискам Казановы. Жемчужина Адриатики, волшебный город лагун, гондол и масок, в первую эпоху в значительной степени определила характер невской столицы, а немного позднее подарила Россию китайским дворцом в Ораниенбауме, этим прелестным сколком с истинно венецианских казино на Terra ferma. А впоследствии о Венеции вспоминал не один, хоть раз побывавший в ней русский путешественник, глядя на вывезенные сувениры, на перспективные виды волшебного города, на зеркала и хрупкое стекло из Мурано. И в шереметевских собраниях Венеция не могла не найти своего отображения — несколько перспективных видов города школы Каналетто, затейливые [канделябры] с зеркалами, тонкое и хрупкое, в причудливых формах импровизированное стекло из Мурано свидетельствуют о том влиянии Италии, которое чувствуется в русском искусстве наряду с французскими вкусами и модами второй трети XVIII века, в особенности в области театра и декорационных искусств. И недаром возникает в Кускове Итальянский домик, двухэтажный павильон с парадными комнатами наверху — маленькое интимное пристанище любви, где некогда висели картины итальянских мастеров, в том числе, вероятно, упомянутые выше головки, и где до сих пор остались в резных десюдепортах старые декоративные холсты.

Аналогии и параллели между собирательством дворцовым и шереметевским продолжаются и дальше, даже в частностях и деталях. В новоотстроенном псевдоготическом Чесменском дворце, а позднее в Английском петергофском собирала Екатерина II портреты государей и монархов Европы, подчеркивая, как уже говорилось выше, родственные связи захудалого, в сущности, Цербстского дома с царствующими династиями европейских стран. Эти портреты, преимущественно исполнявшиеся в Вене живописцем [Мейтелео], а также Лундбергом, Ализаром и некоторыми другими мастерами, вызвали в свое время иронический отзыв Иосифа II о качестве их исполнения и верности портретного сходства. Тем не менее политические и фамильные династические изображения играли здесь решающую роль. В Кускове, в этом слегка кривящем зеркале большого искусства, появилась такая же портретная галерея монархов. Но иными причинами, чем в высшей степени характерным слепым подражанием, нельзя объяснить здесь ее наличия. Всяческие короли и принцы — сардинские, португальские, испанские, шведские и английские, с супругами и без оных, римский папа и даже турецкий султан глядят и поныне с холстов, которыми увешаны стены одной из комнат кусковского дома. Совершенно ремесленные по исполнению, грубо-малярные по живописи, резкие по краскам — они, верно, все были исполнены “чохом” в какой-нибудь мастерской заезжего в Петербург маэстро, исполнившего этот заказ по гравюрам и расцветившего холсты “из своей головы”, по своему вдохновению.

В соседней зале кусковского дома сохранились две другие галереи портретов, в настоящее время перепутанные между собой. Одна из них, представляющая русских царей и императоров, назначена была подчеркнуть верноподданнические чувства владельца усадьбы, другая галерея — выдающихся современников, вельмож и государственных деятелей — льстила тщеславию их владельца и указывала — toutes proportions Cardees* (* здесь: сохраняя всю иерархию (франц.).) — подобно блюду с визитными карточками в прихожей буржуазного дома — на видное общественное положение графа Шереметева.

Галереи царских портретов,