Книга Лебедь Белая - Олег Велесов

Я вздохнула: как же я по нему скучаю…

До позднего вечера, до первых ясных звёзд мы с Поганком разбирали травы. С каждым днём мальчишка всё больше брал в толк, какая травиночка от каких болячек помогает. Я давала ему уроки, он их выполнял, а если сбивался, то я поправляла, терпеливо объясняя, где он ошибся и в чём не прав. Ещё самую малость – и станет он знахарем не хуже меня. А мне домой пора. Не ведаю, что деда Боян в моей судьбе увидел и почему он меня на княжий двор определил, а не в деревню родную отправил, но только засиделась я на чужих хлебах. Ухожу. Плевать на ромея, на княжий прибыток, устала, к маме хочу.

И как решила, так и сделала. На следующий день после утренней каши, сложила я свои нехитрые пожитки в узелок, обвязала голову очельем и пошла, как была, налегке прочь со двора на волю вольную. Вещами обрасти я не успела, хоть народ болезный и натащил всякого добра безмерно, но почти всё я раздала чернавкам, а кое-что Поганку подарила. Себе же оставила только колечко серебряное да очелье узорчатое. Своё-то я дома забыла, а это хоть и не под мою головушку сшито, но всё равно красиво смотрится. Да ещё нож дядьки Малюты для обороны от лихих людей и зверья дикого приберегла. Впрочем, для защиты у меня Добрыня есть, а нож – это больше памятка о хорошем человеке.

У седого холопа с конюшни я расспросила про путь-дорогу до милого моему сердцу Сожа. Надеялась, есть такая. Однако конюх покачал головой и сказал, что сухого пути туда не проложили. Земли радимичей – сплошь леса да болота, для одинокого путника, а тем более девки, смерть однозначно, поэтому проще будет напроситься на торговую лодью и водой дойти до Киева, а там добрые люди подскажут, куда идти. Я закусила губу: не самая удачная мысль. Киев для меня город не любезный, много воспоминаний плохих. Тут и ромей поганый, и Своерад, и тётка с пирожками. Но и на том спасибо. Махнула Добрыне: идём.

– Погодь, девка, – остановил меня конюх. – Если по воде не хочешь, так попробуй шляхом на Боровицкое поле, это от нас на закатную сторону. Дорога не близкая, лиходеев по обочинам хватает, но если оглядываться не забудешь, то дойдёшь. А когда к Днепру выберешься, так поворачивай против него на полночь.

Это уже что-то. Боровицкий шлях я знала, несколько дней назад мы с Поганком там травы собирали. Я поблагодарила конюха, подхватила узелок и потопала к воротам. Я уже выходить собралась, как вдруг увидела Своерада. Вспомни лихо! Он стоял возле крыльца, скрестив руки на животе, и ждал кого-то. Меня он не заметил, потому что смотрел себе под ноги и зевал. Чего ему тут понадобилось?

Я чуть придержала Добрыню, чтоб вперёд меня не убёг, и спросила воротного стража:

– А этот пёс чего здесь делает?

Тот сначала подумал, что я про Добрыню спрашиваю, и пожал плечами, дескать, твоя собака, ты и думай, но я тут же указала пальцем на Своерада, и страж понятливо закивал неприкрытыми лохмами.

– С утра пришёл, как только ворота открыли. Привёз, сказывает, заморских товаров всяческих, и хочет ими поклониться матушке княгине. Вот, ждёт, когда примет.

Через плечо у Своерада висела сума. На вид жиденькая, так что если в самом деле гостинец принёс, то небольшой и ценный, как те бусики, что мне деда Боян подарил. Мне стало любопытно, слишком уж часто этот купчина на моём пути встречается: сначала на телеге, теперь во дворе. Надо посмотреть, что он задумал. Может быть, действительно решил княгиню одарить, а может и другое что. А уйти я всегда успею.

Добрыня мой интерес к Своераду одобрил. Когда я ему сказала "гулять" он радостно побежал к кухне, а я притаилась возле ворот и стала ждать развития событий. Ждать пришлось долго. Княгиня ранними подъёмами никогда себя не утруждала – это вам не холопы – и вставала в лучшем случае после того, как роса обсохнет, а птицы петь устанут. Пока понежиться, пока умоется, кисельку малинового поест. В общем, я тоже сбегала до кухни, хватанула квасу, поболтала с чернавками, навернула щец на дорожку – кто ж знает, когда вновь поесть удастся? – и вернулась обратно.

Своерада не было. Привратник сообщил, что княгиня уже проснулась, сама вышла к купцу, тот преподнёс ей какую-то склянку, раскланялся и ушёл. Я плюнула в сердцах: проворонила!

– Давно ушёл?

– Давненько, – повёл плечами привратник и кивнул на лик Дажьбога. – Он только над тыном поднялся, а ныне уже над головой зависает, и повторил. – Давненько.

Вот же глупая. Наелась щей? Теперь лови тараканов в печке.

В тереме застучали ставни, по крыльцу скатилась горничная чернавка и ринулась в проулок у людской. Двое чубатых отроков пробежали за ней следом. По ступеням торопливо спустился Перемышль Военежич – и не догадаешься ни разу, что он способен так быстро передвигаться – и юркнул в гридницу. Из окон полился бабий вой, зафыркала кошка на подоконнике. Что за суета? Опять запор у кого-то? Не пойду. У них там три знахарки есть, пускай они и лечат, а мне бежать самое время. Я оглянулась, выискивая взглядом Добрыню.

Из проулка выскочила чернавка, но уже не одна, а с Поганком. У того по лицу расползлись красные пятна, как будто от испуга. В руках он держал нашу корзину с травами. Позади отроки тащили сундучок с мазями и настоями. Не доходя крыльца, Поганко споткнулся, упал и всё содержимое корзины вывалилось на землю.

– Чтоб ты сдох, неуклюжий! – услышала я гневный голос Бабуры Жилятовны. – Поднимайся живо, покудова кочергой тебя не подняла!

Тётка Бабура грозила с верхней площадки крылечка и в руке у неё действительно была кочерга. Поганко вскочил, начал торопливо подбирать оброненные травы, а я укрепилась в своём желании бежать отсюда как можно скорее. Вот только где Добрыня? Без него нельзя. Его хоть и кормят здесь, и подружки ласковые, а только он никогда мне не простит, если я одна уйду.

– Дура нерадивая! – заорала Бабура Жилятовна уже на чернавку. – Что ты олуха этого привела? Кашу из него варить что ли? Милослава где?

Я быстренько прикрыла личико ладонью и прижалась к тыну, надеясь остаться незамеченной.

– Не тебя ли кличут? – повернулся ко мне привратник.

– Послышалось тебе, – проговорила я сдавленно.

Добрыня, Добрыня, где же ты… Добрыня!

– Да вон она!

Кричала чернавка, и даже не убирая ладони от лица, я поняла, что указывает она в мою сторону. И словно в подтверждении вопль тётки Бабуры взбудоражил двор:

– Где тебя бесы носят, пигалица тонконогая? А ну стрелою за мной, покуда я сама за тобой не спустилась!

Я выдохнула. Делать нечего, побег откладывается. Надо идти. Если тётка Бабура и в правду спустится, то кочерга без работы не останется. Я уже видела раз, как она ею ленивого холопа вразумляла, тот потом целый день присесть не мог.

– Иду.

Я состроила недовольную рожицу и, шаркая лапотками по дворовой пыли, пошла к хоромам.

– Да шевелись, наказание… – Бабура Жилятовна захлюпала носом. – Что ж ты? Княгинюшка наша помирает.