Книга Священная ложь - Стефани Оукс

У той вытягивается лицо, она бледнеет. Затем орет:

– Да я тебя, шалава, сейчас убью! – Но голос у нее дрожит, и на лице впервые виден страх.

Она боится меня, боится до чертиков. Странное чувство, не так я его себе представляла…

Кристал бросается на меня, выставив перед собой плечо, и замахивается носком, чтобы обрушить его мне на голову. Я отшатываюсь, вскидывая руки.

По коридору грохочут шаги, и из-за поворота выскакивает Бенни. Она хватает Кристал за локоть и опрокидывает ее на пол, с глухим стуком приложив о ковер.

Глава 40

Нам с Кристал дали по три дня в карцере – в камере с мягкими стенами на самом нижнем уровне тюрьмы, с унитазом в углу, не огороженным даже ширмой. Когда меня тащат вниз, я кричу, что ни в чем не виновата, однако тем самым делаю только хуже. Окошко здесь лишь одно, в тяжелой стальной двери, чтобы охранники могли меня проверить, но оно почти всегда закрыто.

Люминесцентные лампы на потолке никогда не гаснут, не давая следить за ходом времени. Говорят, девушки в этих камерах, в тишине и одиночестве, сходят с ума. Здесь нечем бороться с прошлым, которое наваливается на тебя со всех сторон. Я вспоминаю секунды сразу после оглашения приговора: как я склонила голову, безудержно рыдая; как зал суда распался на кишащее месиво присяжных, журналистов, бормочущих в диктофон, и зрителей, спешащих выбраться из душного помещения.

И тут в самый безумный момент к столу, за которым я сидела, вопреки всем предостережениям судьи и адвокатов, подошел Филип Ланкастер.

– В-в-в-т, – неразборчиво пробормотал он. Встал рядом со мной, опустив совершенно обычные на вид глаза. – В-зь-м-м.

Изо рта у него торчала проволока, не дающая разжимать зубы. Я посмотрела на Филипа – он протягивал мне пачку бумажных салфеток.

Я покачала головой и продемонстрировала ему свои культи.

– Не могу.

Он кивнул, сам вытащил салфетку, перегнулся через стол и смахнул мне со щек слезы. Мелкими мазками, будто художник.

– Л-чш?

Я качнула подбородком.

– Лучше.

«Я нечаянно тебя избила, – хотелось ему сказать. – И больше так не буду». Однако прежде чем я успела открыть рот, полицейский схватил меня за плечо и потащил из зала суда к поджидавшей нас машине.

Я снова и снова прокручиваю в голове эту сцену – вижу над собой разбитое лицо и вновь осознаю, что натворила. Добрый поступок Филипа непонятен мне еще больше, чем любое проявление жестокости.

Я сижу посреди мягкого бежевого пола и покачиваюсь на пятках. Не позволю карцеру свести меня с ума. Если я что и умею, так это сидеть взаперти. Надо выбросить Филипа из головы. Отправиться куда-нибудь в другое место.

Единственное место, куда мне хочется, – это к Джуду, в ту осень, когда мне исполнилось семнадцать, еще до того, как я потеряла руки, и до того, как все изменилось. К тому времени между нами исчезли последние преграды; у нас были бескрайний темный лес и холодный октябрьский ветер, от которого немело дыхание, когда мы целовались. Я рассказала Джуду обо всем. О том, как боюсь замужества, о том, как однажды зашла в спальню к отцу и застала его с женой под одеялом, из-под которого торчали грязные босые ноги и голая спина.

Я рассказала, как боюсь за Констанс, которая притягивает к себе мужские взгляды, хотя ей всего двенадцать. Уже ходят разговоры о том, какой славной она будет женой… Обо мне никогда так не говорили.

Я рассказала, как мечтаю встретить Господа. Господа, каким я Его себе представляла – нашего ровесника, который гуляет по городским улицам, вскапывает грядки и ходит в школу. Он может выглядеть как угодно. Единственное, что Его выдаст, – это имя Чарльз и ярко-зеленые глаза.

Джуд только кивал в ответ, целуя мне кончики пальцев.

В один из вечеров той осенью я сидела на крыльце перед Залом Пророчеств. Пророк читал проповедь уже несколько часов, и вся Община продышала комнату так, что находиться там было невозможно. Я украдкой выскользнула на улицу. Ночной воздух пах листвой и прохладой. Небо за стеной деревьев усеивали яркие точки. Я невольно принялась искать среди них звезду с зеленоватым отливом, обозначавшую место, куда души уходят после смерти.

В темноте вдруг сверкнули два огонька. Я не сразу поняла, что это глаза Джуда, озаренные светом из Зала Пророчеств.

Я побежала к опушке леса.

– Ты что здесь делаешь?

– Сам не знаю. Папа опять пьет, – взволнованно произнес мой друг.

Джуд рассказал, что отец носился по лесу, будто сумасшедший, а он убежал, как всегда в те минуты, когда отец теряет над собой контроль. Я видела, как ему страшно, но боялся он не драки с отцом. Не того, что может произойти ночью. Он боялся того, что будет дальше. Что он навсегда останется в одной хижине с дряхлеющим стариком, который с каждым днем все больше звереет от домашней самогонки. Я знала, что его мучит, – ведь и сама боялась того же. Боялась навсегда застрять в этом месте.

Мы с Джудом пошли в наш домик на дереве, держась за руки и не говоря ни слова. Он, наверное, чувствовал ладонью, как бьется у меня сердце. Оказавшись в доме, я несмело положила его руку мне на грудь, и Джуд неуклюже принялся расстегивать пуговицы – крохотные синие кружочки. Я выбралась из платья, и оно, сохраняя очертания тела, легло на пол, почти как человек – примерная кевинианская девушка.

Было такое чувство, будто мы с Джудом занимаемся чем-то совершенно необычным, чего прежде никто никогда не делал. Мне даже не приходило в голову, что это ждет всех девушек в первую брачную ночь, что этим занимаются старики со своими женами, желая обзавестись потомством. Чем угодно – но только не этим. То, что было у нас, оказалось сущим чудом.

Когда я шла обратно в Общину, над головой висела необъятная луна, освещавшая мне путь. Меня не заботило, что пуговицы застегнуты криво, а волосы под шляпкой совсем растрепались. Казалось, тело гудит от света, от дрожи, добравшейся до кончиков пальцев. Сердце в груди колотилось так, будто внезапно изменило форму, стало гораздо крепче и застучало в другом ритме. Я впервые почувствовала себя всемогущей. Словно внутри меня родилось нечто большое, важное и нерушимое, что нельзя убить никакими средствами. Если душа и существует, то моя в ту ночь обросла стальной броней.

Наверное, именно любовь делает нас сильнее. Заставляет думать, будто ничто не сумеет тебя сломить.

И это единственная ложь, в которую я охотно поверила.

Глава 41

Из воспоминаний меня вырывает жужжание двери. Я вскакиваю, не сразу соображая, где нахожусь: почему земля такая мягкая, а небо светится.

В дверном проеме возникает мужской силуэт. Джуд?.. Нет, визитер в начищенных ботинках шагает в камеру, ставит на пол табурет, и я вижу перед собой доктора Уилсона.