Книга Завещание Шекспира - Кристофер Раш

И он отвел отца и дядю Генри с кубками вина в руках из-под хмурого взгляда матери, чтобы показать излеченных им птиц.

Женщины, как пчелы, кружились вокруг царственной Энн с ее раздавшимся животом. Как только меня на секунду оставили в покое, я вышел на улицу, чтобы постоять на крыльце дома Фрита и взглянуть на Котсволдс вдалеке. Я подумал: что ж случится на моем пути, будет ли он усеян первоцветами, которые собирают девушки, пьют пьяницы и падшие ястребы?

А потом, темной декабрьской ночью, мы пришли домой в крошечную спальню на Хенли-стрит и легли рядом под ледяными простынями. Не было пирушки, чтобы отпраздновать покорение девственности Энн, меня не принесли в стельку пьяного, чтобы раздеть на постели, пока я шумно провозглашал бы хвалу Приапу, никто не сшивал наши простыни, чтобы отдалить момент полночных утех. Мы лежали холодные и бесполые, желая забыться сном.

А мой сон тревожили циничные голоса.

Если только ее девичий пояс ты развяжешь, пока обряд священный не свершится, то небеса не окропят союз ваш росою чистой; нет, раздор, презренье и ненависть бесплодная насыплют такие плевелы на ваше ложе, что ненавистным станет вам оно. Так жди, чтоб Гименей зажег вам факел.

Но в ту ночь Гименей нам так и не явился. Он был там, где мы его оставили, – в Арденнском лесу, вместе с утраченной девственностью. И мы начали нашу семейную жизнь в унаследованной от Ричарда Хэтэвэя двуспальной кровати – довольно старой, но вполне пригодной для скачек четырех голых ног. Она сослужила нам свою службу. С началом нового года живот Энн начал быстро расти. Мы больше не были влюбленный с милою своей, мы были будущими родителями.

Хей, хо-хо, хей, хо-хо, хей-нонино!

Весной, весной, милой брачной порой влюбленный с милою своей погуляли в цветущих полях, прелестная чета полежала в густой ржи, спела веселую песню о том, что цветет наша жизнь ароматным цветком и не нужно терять ни минуты удовольствия. Весна была торжеством нашей любви.

Вот такая она, история моей любви к Энн Хэтэвэй. 

18

– Занятная история!

Фрэнсис приподнялся и облокотился на локоть. Распростертый кит превратился в подслеповатого морского котика.

– Жаль, что она подошла к концу!

Друг мой, она давным-давно закончилась. А ты давно проснулся?

– Ты же сам сказал, что адвокаты спят редко и вполглаза.

Всегда в трудах праведных…

– Чтобы наскрести себе на жизнь.

Вот именно, на скудное существование.

– Мысли о труде не покидают нас даже во сне. Кстати, не пора ли вернуться к делу?

Надо бы.

– Твой рассказ об Энн очень даже кстати – что с ней-то делать? Тут уж ничего не поделаешь. Она такая, какая есть.

– Я имею в виду, какие будут распоряжения насчет нее в завещании, условия, оговорки.

Никаких.

– Нет, я серьезно.

Она ни в чем не будет нуждаться.

– Послушай, старина, нужно поступить по справедливости.

Что значит «по справедливости»? Кто решает, что правильно, а что нет?

– Дело в том, что в большинстве завещаний делаются распоряжения по поводу жены. Любая стандартная фраза сойдет: «все прочее мое имущество» или что-нибудь в этом роде. Как твой адвокат, я настоятельно тебе советую…

Не волнуйся, Фрэнсис. О ней позаботятся. А вот о дочери…

– Старик, у тебя две дочери.

Да. Две дочери и ни одного сына.

– Так как насчет дочерей?

Моя Сюзанна родилась в конце мая, когда листва так зелена, как ни в какое другое время года…

– Уилл, пожалуйста, не надо больше отвлекаться. Я надеялся подвести черту под этим делом к концу сегодняшнего дня.

…Весной, весной, этой чудной порой, когда юные девы в весенних платьях водят на свежей траве хороводы, когда к любовной грезе чутки юные умы[55] и любовники дарят девам колечки, чтобы уложить в постель их невинность.

– В таком случае налей мне еще вина – притупить боль бытия! Угощайся, Фрэнсис, и налей второй бокал – для меня.

– Тебе нужно оставаться в трезвом уме.

А тебе, писарь, следует быть еще трезвее… Когда живот Энн округлился настолько, что, казалось, уж дальше некуда, появилась наша Сюзанна. Священник Хейкрофт оторвал себя от Беззаботной Эмм, предварительно не оставив ее без внимания, вылез из супружеской постели и отправился крестить нашу девочку.

– Это было 26-го числа… 83-го года?

Считать – твоя работа. Через год магическое кольцо из золота высочайшей пробы раскрылось вновь, и в конце января следующего года…

– Выходит, что 85-го, да?

…Энн преподнесла нам сюрприз – близнецов Хамнета и Джудит, которых на Сретенье крестил Ричард Баритон – Хейкрофт перешел в приход получше, в Роуингтоне.

– Десять миль на работу и десять с работы.

Беззаботная Эмм явно того стоила. А у нас на Хенли-стрит свет любви погас, оставив нас в кромешной тьме.

– Не представляй все в таком темном свете.

Только матери было хорошо. В доме Шекспиров было пять мужчин. Эдмунд был еще ребенком. Энн заменила матери старшую дочь – не какая-нибудь малокровная девчонка, а к тому времени, как родились близнецы, опытная тридцатилетняя хозяйка.

– Да, Джоан ведь была единственной дочерью Шекспиров.

Энн родила еще двух девочек – подмогу по дому, с девчоночьими разговорами и запахами. Мэри Арден это вполне устраивало.

– А тебя?

Нет. Я хотел побыть наедине со своими мыслями. На Хенли-стрит жили мы с женой – женщиной, которую – скажем прямо! – на момент, когда она зачала, я едва знал (за исключением того знания, которое Адам приобрел о Еве). Кроме нас там жили мать с отцом, три брата (двое из них еще дети), шестнадцатилетняя сестра, наша полуторагодовалая дочь, а теперь еще и новорожденные близнецы.

– Одиннадцать человек!

От младенцев до пятидесятипятилетних, все под одной крышей. В битком набитом доме мысли было тесно. Любой частной жизни, которая существовала прежде, пришел конец. Стрэтфордская жизнь ее не предполагала. Когда я видел мать и Энн вместе, они казались мне неразличимыми. В голове моей опять зазвучали голоса, которые, как отрава, глодали мне внутренности. Так избери подругу помоложе…

– О, только не эта старинная песенка!

Иначе ведь любовь не устоит.

– Так, по-моему, мы опять отклонились.

Ведь женщины как розы: чуть расцвела – уж отцвела, и милых нет цветов!