Книга Хорья фабрика - Елена Крылова

− Чего вы хотите от меня?

− Не надо отвечать вопросом на вопрос. Где она, ты знаешь?

Девушка в ответ усмехнулась и дернула плечами.

− Не имею ни малейшего понятия. Миров много, вариантов столько же. Но может быть, он там, откуда пришла я.

− И где же это место? – нетерпеливо поинтересовался Илья.

− Я не хочу об этом разговаривать, − произнесла Аделаида.

Не зная, что делать дальше, Черун замолчал, а после небольшой паузы спросил:

− Ее мама думает, что ты – это она? – Илья давно заподозрил, что семья Чернобуровых в последнее время живет только этой иллюзией.

− Да, − тихо ответила девушка. – И папа тоже. Хотя, учитывая, что творится вокруг, они уже должны были все понять. Видимо, просто не хотят признаваться себе в этом. Пусть же пока так и остается. Они хорошие люди, а иллюзия позволяет им еще оставаться в себе.

− Ха-х, может быть, просто тебе с ними лучше, чем у себя дома? – пошутил Илья, но по тому, как она потупила взор, понял, что случайно попал в точку.

− Но почему ты не хочешь рассказать мне все? – продолжил он допрос. − Ты пойми, мне кажется, именно я виноват в том, что это началось. Майя исчезла почти сразу же после того, как я принес ей это мерзкий флакон. Знал ведь, дурень, что нельзя с такими вещами играть, но, все равно, отнесся слишком уж легкомысленно. Теперь, как утверждает моя бабушка, грядет Апокалипсис, а я так себя виню, что охота в петлю залезть, не дожидаясь конца света.

Аделаида тяжело вздохнула, а в следующий миг за ее спиной послышались шаги кого-то из родителей Майи.

− Совин все знает, ступайте к нему, если хотите разговора. Я не могу.

Девушка произнесла это едва слышной скороговоркой, а в следующую секунду, чуть не прищемив Илье пальцы, захлопнула дверь.

***

Таким Совина Черун точно не ожидал увидеть. Если во время первой их встречи детектив произвел на него впечатление собранного, ясно мыслящего человека, то теперь Дима выглядел совсем иначе.

Он был сильно пьян.

При этом Совин пытался скрыть свое состояние от внезапно нагрянувшего Ильи, но его попытки были тщетны. Неустойчивая походка, становящаяся мягкой щетина, мутность глаз и сивушный запах изо рта выдавали его с потрохами.

− О, дружочек пришел! – воскликнул Дмитрий, показавшись на пороге перед Черуном. – Как тебя звать-то? Не вспомню что-то…

В его радости не было ничего светлого, наоборот, она была грубой и злорадной. Совин считал, что напившись до такого состояния, он как бы поизмывался над происходящим в целом и над смертью в частности, тем самым поставив себя выше остальных, запуганных людишек. На самом же деле его своеобразная насмешка не была услышана ни вселенными, ни единым живым существом, так как она, прозвучавшая только лишь на дне его души, являлась ничем иным, как искоркой зарождающегося сумасшествия. Как раз ее Илья и поймал, заглянув сейчас в Димины глаза.

Однако было кое-что, сильнее привлекшее внимание Черуна. За спиной Совина, где-то в глубине квартиры, раздавался детский плач, причем, плакал явно не один ребенок, и даже не двое. Целый хор младенцев выводил страшную, невозможную, режущую ухо мелодию. Илье никогда не приходилось бывать в роддоме, но сейчас он предположил, что именно такой силы ор стоит в отделении, где держат новорожденных. Причем, из комнат Дмитрия доносилось такое количество голосов, словно роддом, который Черун представил себе, был чуть ли не самым большим и главным в стране, а вопли были такими яростными, как будто главной обязанностью этого заведения являлись непрерывные пытки младенцев.

− О, у вас есть дети? – наигранно поинтересовался Илья, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более буднично.

На это Совин ничего не ответил, а только развернулся и махнул рукой, приглашая Черуна следовать за ним, при этом в глазах его снова блеснули нездоровые искры.

Илье смертельно захотелось убраться восвояси, но идти на попятную было уже поздно, и ему пришлось покорно последовать за хозяином квартиры. Тот привел его в спальню, где на кровати, томно развалившись на подушках, полулежала пухлая женщина непонятного возраста с пышной грудью и толстым животом, который сам напоминал подушку и превосходил в объеме грудь как минимум в два раза. Даже на расстоянии Черун чувствовал, как по ее телу растекалась расслабляющая нега, но при этом глаза сохраняли колючее и проворное выражение. На коленях у этой женщины покоилась еще одна подушка, а поверх нее, вопреки правилам безопасности, стоял ноутбук, крышка которого как будто специально была предназначена, чтобы отгораживать эту даму от событий внешнего мира.

Из-за серого зимнего света в комнате было сумеречно, поэтому Илья не сразу смог заметить вторую женщину, забившуюся в угол рядом с окном и нервно теребившую край шторы. Душевное состояние этой второй особы очень сильно контрастировало с настроением первой – в глазах ее стояла влага, на щеках застывали дорожки от уже пролившихся слез, искаженное страданием лицо было бледным, а губы тряслись мелкой дрожью.

Но самым странным в этой комнате было совсем не это, а другое, от чего Илью мгновенно бросило в пот. С таким в сознательной жизни ему никогда не доводилось сталкиваться. Повсюду: на полу, на ковре, на комоде, на тумбах, на свободных участках кровати и даже на подоконнике – были разложены голые плачущие младенцы. Их беззубые влажные рты были разинуты, лица покраснели от напряжения. Все они издавали истошные крики, которые сливались в одну оглушительную сирену тревоги. Плакали младенцы навзрыд, а это значило – давно и основательно.

Попав в такую, мягко выражаясь, сложную обстановку, Черун не удивился, что женщины его появление, либо не заметили, либо просто проигнорировали. Более, того, он понял, что явился сюда в разгар суровой жизненной драмы, которая незамедлительно продолжилась с того места, на котором была остановлена.

− Алевтина, успокойся ты уже, ради бога! – рявкнул Дима на зареванную девушку в углу, силясь перекричать детский плач.

Однако это грозное восклицание вызвало у нее новый приступ рыданий, а чуть погодя, почти задушенная слезами, Алевтина прорычала в ответ:

− Прогони ее отсюда! – и гневно мотнула головой в сторону развалившейся на подушках толстухи.

Совин весь скривился как от зубной боли и растормошил руками свои грязные волосы. Затем, немного собравшись, он обратился к женщине, лежавшей на кровати:

− Машенька, иди домой.

Дмитрий постарался придать голосу мягкость, но вместо этого из-за нервов в него внедрялись визгливые нотки, поэтому говорил он как подросток, у которого начал ломаться голос. Тем временем Машенька, презрительно взглянув на него, неспешными движениями достала сигарету из лежавшей рядом пачки, прикурила ее и с вызовом произнесла:

− Куда домой? Я твоя жена, идиот!