Книга Холокост в Латвии. «Убить всех евреев!» - Максим Марголин

Насчет ценностей старались подсуетиться все, кому не лень. После ударивших морозов по опустевшему гетто расхаживали латышские полицейские в больших тулупах и то обшаривали сами, то заставляли делать это кого-то из оставшихся в живых евреев. Методично и обстоятельно обыскивали квартиры расстрелянных — собирали забытые меховые шубы и манто. Радостно запихивали под тулупы серебристые лисьи шкурки, норку и уж совсем редких соболей. Из-под тулупов свисали хвосты, изо ртов воняло водкой. Жизнь была ослепительно прекрасной!

…«Халло! 2 латышские девушки, ценительницы музыки и спорта, общий возраст — сорок лет, хотят познакомиться с латышскими парнями, с целью вступления в брак. Желательна короткая биография и фото».

«3 латышские девушки, общий возраст — 64 года, желают познакомиться с целью вступления в брак только с истинными латышами до 28 лет. Желательны фотографии и адреса. Флирт исключен».

(Из отдела объявлений газеты «Тевия» за 29 ноября 1941 года.)

После ноябрьского расстрела евреев в «Тевии» 1 декабря выступил со статьей «Борьба против жидовства» журналист Янис Мартинсонс. Он писал: «Наконец пришло время, когда почти все нации Европы научились распознавать своего общего врага — жида. Почти все народы Европы начали войну против этого врага как на полях сражений, так и в деле внутреннего строительства. И для нас, латышей, пришел этот миг. Появились уже первые бойцы на полях сражений, за ними последуют и другие. Но не менее важна борьба против жидовства и в обыденной жизни. Нам необходимо досконально изучить нашего врага и его ухватки. Только тогда мы сможем его полностью сокрушить и уничтожить».

Пыл господина Мартинсонса и его святая гражданская ненависть были потрачены совершенно напрасно. Не стоило уже ничего особенного узнавать и изучать, поскольку спустя несколько дней, 8 декабря 1941 года, состоялся второй большой расстрел евреев в Румбульском лесу. Рижское гетто было вычищено Еккельном и готово к приему евреев из оккупированной нацистами Европы.

Хотя, может быть, кто знает, арайсовцы и прочитали эту замечательную статью журналиста Мартинсонса. Тем сильнее было их рвение 8 декабря, когда они с шутками и прибаутками кидали в кузова грузовиков больных еврейских детей из больницы на улице Лудзас, чтобы отвезти на расстрел. Совсем маленьких и грудничков затоптали ногами.

А на страницах «Земгальского календаря» за 1942 год Адольф Шилде с восторгом писал: «Оценивая важнейшие события прошлого года, нельзя замолчать ту великую радость, которая ощущается от решения еврейского вопроса на нашей земле…»

Глава десятая

Белоруссия, любовь моя

Давным-давно в штате рижской станции скорой медицинской помощи работал один шофер-латыш. И рассказывал такую историю. Где-то в начале шестидесятых годов служил он срочную службу в армии. Был шофером у командира танковой дивизии, расквартированной в Белоруссии. Комдив прошел всю войну, получил Героя и командовал своим соединением железной рукой, но иногда мог выпить, а выпив, становился вздорен.

И вот однажды после какого-то банкета, навеселе возвращаясь в часть, он потребовал у своего водителя уступить руль. Что делать сержанту — только соглашаться. И выпивший генерал благополучно сбросил свой «газик» цвета хаки в придорожный кювет. Благо, какая-то деревня была совсем рядом.

— Добрались мы туда, нашли колодец, стали умываться. Лица побиты, в ссадинах, у генерала кожаная куртка разорвана, звездочка золотая криво висит. Тихо кругом, ни души, утро раннее, — вспоминал этот водитель. — Вдруг какая-то бабка появилась. Смотрит на нас жалобно и спрашивает:

— Что случилось, сыночки?

А генерал с пьяных глаз возьми и пошути:

— Беда, бабка! Немец в Барановичах! — суровым таким хриплым голосом.

— Вы бы видели эту старуху, — покачивал головой рассказчик. — Она как завоет, как в пыль у колодца повалится, как убитая… И воет, воет не переставая!

Я говорю:

— Товарищ генерал, уходить нам надо, народ сейчас проснется, накостылять могут.

Мы потихоньку, потихоньку и к машине…

А теперь одна белорусская история от меня. Мой отец с родственниками году в восемьдесят втором в свой отпуск совершил вояж по родным местам — Лапичи, Петриковка, еще какие-то мне неведомые деревеньки и местечки. Семья его оттуда. И шестьдесят восемь человек родни лежат там — в братских могилах, во рвах и просто незнамо где — дети, старики и старухи, мужчины и женщины, истребленные во имя «окончательного решения еврейского вопроса»…

Так вот, в одной деревушке, где они остановились то ли перекусить, то ли встретиться с кем-то знакомым, им показали на одну совсем непримечательную пожилую женщину, которая с авоськой в руках шла по центральной улочке.

— Вот, — говорят, — видите, бабка идет?

— И что? — спросил отец.

— А с ёй никто с войны не говорит. Ни единого слова.

— Как это? — поразился отец. — Почему?

— А у ёй с немчиком любовь была, когда тут ихний гарнизон стоял. С тех пор и не разговаривают. В упор, как говорится, не видят.

— А как же она живет?

— Да живет себе помаленьку. На ферме работает, свиньям еду дает. Може, с ними и разговаривает, а у нас не… Вычеркнули мы ее…

После войны тогда прошло почти сорок лет!

Война везде была страшной, но, как мне кажется, в Белоруссии она была страшной втройне. Именно на этих скромных, небогатых землях сначала Красная армия претерпела стремительное и ужасающее поражение, а потом там развернулся бесчеловечный режим оккупации. Гитлеризм на белорусской земле показал себя так, как, возможно, нигде больше на оккупированных территориях Европы. Но и сопротивление ему там было оказано тоже как нигде — самое отчаянное.

Очень много сегодня появляется работ и профессиональных историков и энтузиастов о коллаборационистах. Они разные, эти труды. Например, один литовский историк в своей книге о литовских полицейских батальонах (отчаянно, кстати, лютовавших на земле Белоруссии) тщательнейшим образом исследовал всё: штатную численность этих формирований, их материально-техническую базу, состав вооружений, подвижную часть — сколько лошадей, сколько телег и машин и так далее, но ни единым словом, читатель, ни единым словом не упомянул, а чем они занимались, в частности, на белорусской земле. С прибалтами, впрочем, все ясно. Их полицаи и другие военизированные и армейские части в составе ваффен-СС боролись с большевиками за свою свободу и независимость. И вообще, чтобы рассуждать об этом, надо сначала понять их боль и трагедию, так они все утверждают.

Ну, мы позже обо всем этом поговорим. Но вот и некоторые русские авторы в современной России выпускают книги, в которых выдвигают тезис о том, что русские коллаборационисты на оккупированных территориях — вовсе не примитивные пособники гитлеровцев, предатели и продажные шкуры, а тоже «идейные борцы со сталинизмом», ненавистники режима и «строители возрожденной России». Такие, мол, справные, хозяйственные мужики. Ликвидировали колхозы, разрешили частную собственность, договорились с отдельными прогрессивными генералами вермахта и зажили раздольной русской автономией под номинальной сенью германского орла. А партизаны — это просто бандиты во главе с безжалостными чекистами, для которых русская жизнь и русская кровь ничего не стоят, а главное для них — это сталинские приказы. Почитайте хотя бы опус некоего господина Сергея Веревкина под заглавием «Самая запретная книга о Второй мировой. Была ли альтернатива Сталину?», в которой он, захлебываясь от восторга, рассказывает о так называемой Локотской республике, созданной на части оккупированной немцами территории Брянской области.