Книга Кассия - Татьяна Сенина

Монах ответил не сразу; вновь трепеща от сознания своей дерзости, он проговорил еле слышно:

– Это не весь ответ.

Иоанн пристально поглядел на него.

– Ты прав, – он отложил книгу и поднялся. – Идем!

Почти вне себя от волнения, Герман последовал за Грамматиком в соседнюю комнату – как он понимал, «святое святых» этого жилища. Келья Иоанна служила ему вместе и молельней: эта комната была поменьше библиотечной и с одним окном, но казалась просторнее, поскольку не была заставлена шкафами. Здесь в одном углу стояла узкая кровать, больше походившая на лавку, и рядом с ней маленький столик, в другом – сундук, а в восточному углу висело большое деревянное распятие, под ним стоял аналой со шкафчиком для богослужебных книг внутри, и тут же у стены – высокий стол, покрытый роскошным золототканым покровом – пожалуй, самая дорогая вещь в этой скромной комнате. «Может, он здесь служит, а это – вместо престола?» – мелькнула у Германа мысль, когда Грамматик сказал ему:

– Взгляни!

Монах повернулся в ту сторону, куда смотрел Иоанн и замер: на стене у двери, почти под самым потолком, висела икона Богоматери, и у Германа не возникло никаких сомнений в том, чья рука написала ее. Он долго созерцал прекрасный лик, не в силах оторваться, а когда, наконец, ошарашенный, повернулся к своему учителю, тот улыбнулся и сказал:

– Как ты мог догадаться, Герман, я немало знаю и умею. И всё, что я знаю и умею, я познал и изучил по собственной воле и желанию. Лишь одному искусству я научился не по своему желанию, а потому, что меня заставили, – он помолчал несколько мгновений. – Эта икона – последняя из написанных мной. Продав ее, я простился с этим ремеслом, но спустя много лет она вновь попала мне в руки при своеобразных обстоятельствах, и я решил оставить ее себе… Все свои знания и умения в течение жизни я так или иначе сумел использовать и передать другим людям. Все, кроме одного. Но, видимо, Богу угодно было послать мне человека, которому я смогу передать и это последнее, – он посмотрел в глаза Герману. – Именно поэтому.

Они вернулись в библиотеку и вновь взялись за свои книги. Но после нескольких фраз Герман понял, что не способен читать дальше: ему надо было осознать происшедшее.

– Иоанн, можно я сегодня уже пойду? – тихо спросил он.

– Разумеется, – Грамматик взглянул на него с чуть заметной улыбкой. – Приходи, когда придешь в себя.

Герман приходил в себя несколько дней. Монахи, заметив, что он перестал ходить к «нечестиеначальнику», полезли было с вопросами, но Герман без обиняков осадил их: «Простите, братия, но вас это не касается». С утра до вечера он просиживал в мастерской, выписывая складки на одеждах Богоматери и святых. Он взялся за них как-то вдруг, без какой бы то ни было подготовки и размышлений, лишь повторяя в уме Иисусову молитву. Внутреннее напряжение, прежде более или менее сильно угнетавшее его из-за непонимания, враждебности и насмешек окружающих, постоянная неуверенность, заставлявшая его иногда по несколько раз примериваться, чтобы провести линию, куда-то испарились. Теперь ему было совершенно всё равно, что братия косятся на него, не интересно, что они расскажут про него другим после ужина, не важно, понравится или нет им, игумену или кому-то еще его работа, – и это «высокомерие», как они, должно быть, про себя называли его поведение, породило в нем странную легкость, а вслед за ней пришло непреодолимое желание взяться за кисть, и в душе не было прежнего страха и нерешительности. Герман проводил линию за линией – уверенно и точно, и ему казалось, будто кисть сама притягивается к иконе именно там, где нужно. И когда он взглянул на готовые складки, в нем впервые запело: да, это оно!

И впервые братия, подойдя в конце дня взглянуть на работу Германа, некоторое время молча смотрели на начавшую оживать икону, а потом, не проронив ни слова, вышли из мастерской.

Когда Герман вновь пришел к Иоанну, тот внимательно посмотрел на него и спросил:

– К каким выводам почтенный отец пришел за минувшее время?

– «Сделать переоценку ценностей», – ответил монах тихо, но решительно.

– «Бей, но ты не найдешь такой крепкой палки, чтобы прогнать меня, пока ты что-нибудь не скажешь»?

– Да! – улыбнулся Герман.

– Отлично! В таком случае, сегодня мы поговорим об обводке.

С этими словами Грамматик подвел монаха к столу, где были разложены несколько книг, украшенных миниатюрами и узорами. Тут же лежала пачка листов с набросками чертежей какого-то здания и отдельных комнат, и в этих рисунках, так же как в буквицах и узорах, украшавших небольшую рукопись Псалтири – местами строго простых, иногда фантастически замысловатых, но всегда легких, изящных и словно парящих над листами, – иконописец угадал уже знакомую руку. Иоанн словно знал, что его ученик придет именно сегодня, и всё приготовил. «Как он мог это узнать?» – подумал Герман, а потом уже не думал, только смотрел, слушал и впитывал, как губка…

Наступила зима, дни стали коротки, хмуры и дождливы, изредка припорашивало и снегом, но в библиотеке Грамматика не было недостатка в светильниках, а холод довольно успешно разгоняла жаровня, хотя хозяину и гостю приходилось закутываться поплотнее в мантии. Герман читал Аристотелевы «Этики» и Платоновский «Пир», Иоанн перечитывал одновременно Ареопагита и отрывки из Эпикура и иногда зачитывал выдержки вслух. Заодно он изумил Германа знанием латыни, читая Сенеку и с ходу переводя.

– Послушай, как это верно у него: «Я никому не отдался во власть, ничьего имени не принял и, хотя верю суждениям великих людей, признаю некоторое право и за моими собственными. Сами великие оставили нам не только открытия, но и много ненайденного». Или вот: «Две вещи больше всего укрепляют дух: вера в истину и вера в себя. И то, и другое дается поучением, потому что ему верят и, поверив, чувствуют в душе великое вдохновение и веру в себя».

– А как же: «Не верь себе, пока не ляжешь в гроб»?

– «Себе» и «в себя» – вещи разные. К тому же всякое слово можно понять правильно только в связи с окружающим текстом. Недаром тут говорится сначала о вере в истину. И мы знаем: «Всё могу в укрепляющем меня Христе». Не так ли? – Грамматик улыбнулся. – А вот еще, это может пригодиться тебе в будущем… Сенека оспаривает тех, которые, подобно киникам, бросаются с увещаниями к каждому встречному и говорят: «К чему мне беречь слова? Ведь они ничего не стоят! Мне не дано знать, помогут ли мои уговоры тому или этому, но я знаю, что уговаривая многих, кому-нибудь да помогу. Нужно всякому протягивать руку». Вот его возражение: «Не думаю, чтобы великому человеку следовало так поступать: влияние его будет подорвано и потеряет силу», ибо «стрелок из лука должен не изредка попадать, но изредка давать промах. Если цели достигаешь случайно – какое же это искусство! А мудрость – искусство: пусть она метит наверняка, пусть выбирает таких, кто на что-то способен, и отступится от тех, в ком отчаялась».

Час пробегал, точно миг, и Герман каждый раз с сожалением покидал флигель, где ему открылись сокровища, о существовании которых он и не подозревал. Иногда ему казалось, что так не бывает – такого не могло быть с ним, «обычным и простым монахом», чье достоинство состояло разве что в стремлении научиться хорошо писать иконы – и за одно это желание на него излился, можно сказать, золотой дождь всяческой премудрости… «Если люди так щедры, то как же щедр Господь!» – порой думалось ему.