Книга Нечаянный роман - Надежда Семенова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дин-дон. Дин-дон. Проклятый Хемингуэй и его звонящие по тебе колокола.
Неверные решения. Единственное, что у нее в жизни было. И мощенные благими намерениями дороги, ведущие в персональный внутренний ад.
C мечтательно ясного, почти весеннего питерского неба растерянно улыбалось февральское солнце. Женя и Алексей с удовольствием прошлись вдоль канала Грибоедова, поглядели на закрытые лесами купола Спаса-на-Крови и свернули к Русскому музею. Чистенькое, недавно отреставрированное здание радовало глаз и смутило чувствительный Женин желудок. В последнее время Женин организм смущало всё: ощущения, звуки и особенно запахи. Вот и сейчас она явственно ощутила запах невысохшей краски.
Несмотря на выходной, народу в Русском музее было немного. Алексей распахнул глаза и с азартом выведенного на прогулку спаниеля понесся по залам. Сначала Женя с трудом поспевала следом, отбиваясь от кладезей информации, которые сыпались на голову, затем решила отстать и медленно пошла вдоль стены. Летел над землей на мощных синих крылах прекрасный Демон Врубеля. Темным было его лицо, в светлую плоть безжалостно впился пояс. Чем ближе она подходила, тем меньше могла рассмотреть. Женя отступила на другой конец зала и задрала голову. В легкие словно ворвался ветер, прозрачные глаза Демона светились не только болью, но и гордым упрямством.
Почти такое же упрямство, не гордое, как у Демона, и не такое прекрасное, испытывала и она. Оно копилось в душе потихоньку, весенними водами бежало по закованной снегом душе. Все эти годы она бежала от своего горя, от своей вины. Убежала на другой конец страны, туда, где синели грустные сопки, и никто не знал, какой она была раньше. Она жила, притворяясь живой, маскируя боль работой, маленькими радостями и пустяковыми заботами. Она, как Демон, парила в воздухе, в своей собственной реальности, стараясь не трогать ничего настоящего, не касаться земли, в которой лежали… мама и Рома.
Но сколько бы она ни парила, ни убегала, ни делала вид, что стала другой, правда была простой. Настоящее росло из прошлого, будущее закладывалось сегодня. И если она сегодня не найдет в себе мужество заглянуть в прошлое, оно повторится снова и станет ее будущим. Их с Лешкой будущим. Будущим ребенка, которого она носит в себе.
– Теоретически ты п-права, – сказал Алексей, целуя Женю в висок, – надо смотреть в лицо своим страхам.
– Терпеть не могу, когда ты так делаешь, – сказала Женя.
Звук гулко разнесся по залу.
Сзади раздалось деликатное, но строгое покашливание. На стуле у входа напряглась, в готовности вскочить и навести надлежащий в храме искусств порядок, пожилая служительница музея.
– Чего ты терпеть не можешь? – прошептал в Женин висок Алексей. – Поцелуев в общественных местах?
– Кхм, – повторила бдительная старушка.
Алексей убрал руку с Жениного плеча и сосредоточился на картине.
– В юности Демон казался мне более героическим, – сказал он.
Служительница одобрительно кивнула головой и потеряла к ним интерес.
– Что изменилось? – спросила Женя.
– Он выглядит… грустно, почти трагически, – сказал Алексей.
Женя нахмурилась, Лешкины слова неприятно царапнули душу. С ног на голову перевернули смысл картины, вдруг показалось, что, ощутив родство с летящим над миром Демоном, она призналась в том, что считает себя трагической жертвой обстоятельств. Эдаким депрессивным, преисполненным жалости к себе и своим слезкам существом.
– А мне и раньше цвета не нравились, – сказала она, – голова, конечно, безумно красивая, и профиль… гордый. Зачем только у него тело депрессивно… грязных тонов?
– Прекрати так пристально рассматривать постороннего неодетого мужчину, – прыснул от смеха Алексей, – тем более в присутствии мужа.
– Во-первых, он – не мужчина, а юноша, – заулыбалась Женя, – а во-вторых, имею полное гражданское право рассматривать каких угодно мужчин. Я имею в виду, платонически.
– Гражданские права – у гражданских жен. А платонические чувства – у Платона. А он, если мне не изменяет память, мальчиков любил.
– Я тоже… мальчиков люблю, – пробурчала Женя.
– Говорят, – неожиданно замурлыкал Алексей, – для своего возраста я неплохо сохранился. Свеж, как м-мальчик.
– Так и говорят? – засмеялась Женя.
– Тсс, – подняла палец неутомимая музейная старушка.
В полуподвальном кафе на Владимирском проспекте тихо переговаривались посетители.
Женя скривилась и прикрыла салфеткой рот, в желудке распался на недружественные составные пряный восточный салат.
– Опять? – Алексей застыл с не донесенной до рта вилкой. – Ты же не ела толком ничего. Повел, называется, беременную жену в кафе.
– Хорошее кафе, уютное, – поспешно возразила Женя, – только сидеть неудобно. Кому угодно станет нехорошо, если задрать колени выше головы.
– Сиденья и впрямь могли бы быть повыше, – засмеялся Алексей, – мы в Средней Азии в стройотряде так ели, дастархан называется.
– Ага, – согласилась Женя, – я успела вывеску прочитать.
– Люблю жену за острый глаз и за острый… язычок.
– Это не я, – сказала Женя, – это ядовитые испарения. От салата.
– Как вы, женщины, выносите? – сказал он. – Я бы с ума сошел, если бы меня ото всего мутило.
– Годы эволюции, – сказала Женя, прислушиваясь к себе, – женщины, не умевшие переносить токсикоз… вымерли.
– А вместе с ними вымерли их родственники, – мрачно сказал Алексей, – кстати, про родственников. Зачем тебе ехать в Тверь на целую неделю? Через неделю съездим на выходные вдвоем. Познакомлюсь с тестем, в конце концов.
– На следующей неделе очередное УЗИ, – сказала Женя, – с моей «клинической картиной» врачиха держит меня на коротком поводке.
– И правильно делает.
– Все будет хорошо, – сказала Женя, – я надеюсь.
– Зачем ты туда едешь? – Алексей с сомнением покачал головой. – Повтори для непонятливых.
Лешкина гримаса напомнила Жене лицо, которое она видела давным-давно.
Афиши были расклеены по всему городу. В Калинин приехал Московский цирк! Чтобы не потеряться в толпе, мама крепко держала их за руки. Места у них оказались отличные, у самой арены. Женя с Натой разделили одно красное сиденье, мама села на второе. Началось все замечательно: фанфары, трубы, барабанная дробь, ведущий небрежной рукой поправлял белые кукольные волосы и бархатным голосом объявлял номера. Под стеклянным куполом порхали невесомые воздушные гимнасты. Раскачивались трапеции, скрипели веревки, душа уходила в пятки и выпрыгивала обратно.
А потом появился клоун.
Яркая зелено-желтая рубашка с большим вырезом, галстук-бабочка на голой шее, мешковатые черные штаны на лямках, он ходил по арене, засунув руки в карманы, и шлепал огромными ботинками. На намазанном белым лице сияла огромная красная улыбка. Может быть, если бы они сидели не так близко, Жене не удалось бы разглядеть его глаза. Грустные и больные, они словно принадлежали другому существу и странно контрастировали с костюмом, высоким, смешным голосом и особенно с этой страшной, кровожадной улыбкой.