Книга Карфаген смеется - Майкл Муркок

Фески, тюрбаны, цилиндры, военные фуражки, панамы возносились над этими бесконечными человеческими потоками. Я пошел обратно к Пере. Короткие переулки, пролегавшие между рю де Пти Шамп и Гранд рю де Пера, были заполнены небольшими барами и тесными борделями, в которых встречались мужчины и женщины всех рас и классов. Девушки и юноши выставляли себя напоказ в двух шагах от огромных иностранных посольств, над которыми высился чудовищный каменный дворец нашего российского консульства. Из подвалов и окон верхних этажей в переулки лились звуки джаза. Шлюхи нависали над причудливыми балконами, сплетничая с товарками с другой стороны улицы, иногда прерываясь, чтобы позвать потенциального клиента. Это напоминало античный город. Неужели Константинополь остался неизменным с тех пор, как греческие колонисты основали его за шестьсот лет до Рождества Христова? Похож ли он на Тир? Или на сам Карфаген? Я был очарован. Мне открылся пьянящий соблазн восточной фантазии. Я мечтал о красивых райских девах, о томных гаремах, о невероятно роскошных фантастических удовольствиях. Константинополь предоставлял гораздо больше возможностей, чем в эпоху упадочных султанов, ибо теперь его жители открывали для себя необычную свободу и непонятное рабство. Владыки ислама больше не имели неограниченной власти и не отдавали приказов в Йылдыз-паласе[67], но даже в Пере муэдзин все еще призывал на молитву многие тысячи верующих. Тиранию ислама нельзя было уничтожить в одно мгновение. Избавление Византии от власти захватчиков могло занять многие годы, возможно, этого избавления вообще никогда не удалось бы добиться. Но теперь в этой власти начали сомневаться люди, которые раньше никогда не смели позволить себе такие мысли. И поэтому жестокая, безумная пуританская вера внезапно утратила большую часть своего влияния. В результате избавленные от тирании люди теперь захотели испробовать все, что ранее было запрещено. Вдобавок появился новый разрушительный элемент – отчаявшиеся беженцы, стремившиеся при первой же возможности заработать несколько лир. В некоторых из этих деревянных домишек жили семьи русских аристократов, в крошечные комнаты набивалось по десять человек. Греки и евреи использовали в своих интересах поражение Оттоманской империи, чтобы отомстить старым конкурентам – туркам, армяне заняли дворцы опозоренных министров Абдула-Хамида или виллы арабских торговцев, которые были разорены, потому что поддерживали султана. Турки, насколько такое возможно сказать о них, были ненадолго деморализованы. Они увидели, что за каких-то два года их огромная империя, возводившаяся на протяжении многих столетий, уменьшилась до той жалкой «анатолийской родины», откуда в XIII столетии их основатель Осман, охваченный жестоким честолюбием, рванулся вперед и вонзил нож в горло Европы. Теперь немногие верили, что Константинополь хотя бы номинально останется турецким. Почуяв смутные времена, с запада прибыли жадные евреи, готовые прибрать к рукам все, что осталось. Для меня и миллионов мне подобных война с Турцией была крестовым походом. Но, подобно очень многим другим крестовым походам, этот быстро превратился в простую грызню из-за сокровищ и власти. Должен признать, что поначалу я всего этого не понимал. Я видел только новые открытия, экзотическую смесь человеческих типов, бесконечные возможности не только для исполнения самых безумных желаний, но и для поиска новых наслаждений, которых я пока еще не знал. Тем вечером в баре, где обслуживали только европейцев из высших классов, я потягивал коньяк, поднесенный мне на серебряном подносе русским татарином в молдавской рубашке и белых армейских бриджах. Я не мог даже предположить, как радикально переменится моя судьба под влиянием этого города.

Я проходил мимо руин, трущоб, гниющих потрохов и все-таки видел, как новая Византия поднималась по обе стороны Золотого Рога. Она могла бы стать столицей мирового правительства, главным городом будущего Утопического государства. Мир, конечно, преодолеет кризис. Два вопроса, на которые следовало найти ответ, – как сохранить этот мир и кто сможет им лучше всего управлять. Но я еще не знал, что кемалисты, финансисты, большевики уже спланировали грядущее разделение и разрушение. Проекты Утопии, лежавшие у меня в чемодане, были доступны всем. Неужели я виноват в том, что мир отверг возможность спасения?

Медленно и чрезвычайно уверенно я вернулся обратно в отель. Я купил карту и перевел еще немного денег в турецкие лиры. Я надеялся, что этой суммы хватит до отъезда из Константинополя, поскольку было не самое подходящее время и место, чтобы продавать драгоценности, привезенные из России. В Лондоне я получил бы за них настоящую цену. С другой стороны, я думал, что мог бы отдать браслет или ожерелье баронессе. Во всяком случае, она была вполне приличной женщиной. Я не хотел, чтобы они с Китти разделили судьбу других беженцев.

Вернувшись к себе в комнату, я с удовольствием обнаружил, что доставили багаж. Я тотчас переоделся в форму донского казака. Теперь на меня из зеркала смотрел во всей красе бывалый полковник, которому исполнился всего двадцать один год. Такой уверенности в себе мне не давала даже самая лучшая штатская одежда. Эту форму я заслужил тяжкими страданиями. Она искупала грехи моего отца, подтверждала доброе имя моей матери, прославляла мою страну. Однако я знал, что пока еще не следует появляться в ней на публике. С огорчением я снял ее, свернул и облачился в обычную вечернюю одежду перед тем, как спуститься в бар и выпить аперитив. Внизу собралось немало высокопоставленных британских и французских офицеров, смешавшихся с богатыми мужчинами и роскошными женщинами. Я обрадовался, что миссис Корнелиус смогла снять для нас комнаты. Усевшись на табурет рядом с суровым худощавым британским майором, я заказал виски с содовой. Он обернулся на звук моего голоса и кивнул мне. Я сказал:

– Добрый вечер! Я Пятницкий.

Казалось, майор удивился тому, что я владею английским.

– Добрый вечер. Я Най.

У него были усталые голубые глаза, взгляд казался рассеянным, но доброжелательным. Его загорелая кожа туго натянулась на тощем теле. Он то и дело приглаживал ровные седеющие усы. Осмотрев бар, майор как будто неохотно попросил большой джин с тоником. Когда я объяснил, что был летчиком, сбитым над Одессой во время облета большевистских укреплений, он, очевидно, расслабился. Как будто извиняясь, майор сказал, что совсем недавно прибыл из Индии.

– По своей мудрости наше начальство, кажется, полагает, что мой опыт, приобретенный на границе в схватках с патанцами[68], будет полезен в Константинополе!

Ничего более определенного о своей миссии он не сообщил. Узнав, что я только что сошел на берег и собирался отправиться в Лондон, майор окончательно смягчился. Меня не смутила его осторожность. Как он позже заметил, следует быть очень осмотрительным, если заговариваешь с человеком в «Пера Паласе». Я мало что знал о кампании против турецких националистов в Анатолии. Имя Мустафы Кемаля ничего мне не говорило. Хотя я и слышал, что греческая армия в настоящее время продвигается вглубь Анатолии, подробностями я не интересовался. Мне просто казалось, что Греция потребует все, что ей причитается. Майор Най охотно предложил обрисовать ситуацию, но, конечно, ничего не сказал о планах британской политики. По словам майора, он восхищался героизмом нашей Белой армии. Россия должна как можно скорее получить Константинополь.