Книга Савойская терция - Чёрный Лев

– Нет! – злобно брызгая слюной, неожиданно гаркнул он в лицо епископа Клаудио Толомеи. Стоявший с ним рядом Николо Боргезе, в страхе отшатнулся. Но молодой сиенец Эней Пикколомини, угрожающе сжал кулаки, и набычившись, готов был кинуться на герцога. Его удержал напрявляющийся в Рим посол Франции Луи де Лансак. – Нет! Нет! И нет! Только полная капитуляция, на моих условиях! Хоть передохните все там! Слышите вы, только полная капитуляция!

Осаждающие войска изгадили все окрестности, ужасный смрад стоял от тысяч разлагающихся тел, и тучи воронья носились над умирающим городом.

– Всё для блага Республики! – несмотря на всё это, ещё кричали на улицах Сиены, на собраниях прославляя союз с Францией и завоёванную Свободу.

И всё больше изгонялось из города, на верную смерть, детей и женщин, нищих, калек и стариков. Для них даже придумали особый термин – bocche disutili – тягостные рты.

В издевку, словно уважая мужество противника, командующий под Сиеной Джан Джакомо Медичи, однажды отправил в город, в дар французскому военачальнику Блезу де Монлюку, мула, гружённого бутылками с греческим вином. Но благородный старый солдат, честно поделил вино между своим окружением, оставив себе всего одну бутылку.

– Выпью её после победы! Когда испанские псы и их прихвостни, уберуться от Сиены!

В другой раз, в честь одного из праздников, Медичи послал Монлюку немного оленины, четырёх зайцев, по паре гусей и кур, мешочек оливок, головку сыра и одну буханку хлеба.

– Пусть порадуется, пусть попирует. Перед смертью! – радостно потирая руки, Джан Джакомо Медичи велел усилить артиллерийский обстрел города.

А за два дня до этого, Медичи приказал отрезать носы и уши у большой группы тягостных ртов, не жалея никого, ни женщин, ни детей, и отправил их обратно в Сиену.

– И передайте там всем, что если кто-то снова попытается высунуться, мы их непременно повесим! Всех! Вниз головой!

– В городе паёк каждого составляет восемь унций[103] хлеба в день. Голодают все, и знатные и богатые, а бедняки мрут сотнями. Нашлись такие, кто решил обратиться к Божьей помощи и к заступничеству Святых Угодников, к Святой Катарине Сиенской и Деве Марии. Но их молебны, богослужения, процессии по улицам заваленными трупами, безрезультатны, вы всё ещё здесь и не собираетесь снимать осаду.

Его осведомитель ухмыльнулся, и с благородством истинного дворянина, отказался от протянутого Альваро де Санде кубка вина.

– Сеньор де Санде, снова идут из города! Большая толпа, где-то четыре, пять сотен! Еле ползут, совсем истощали от голода, – доложил вбежавший Рамиро Менасальбас.

Альваро кивнул, а когда обернулся, неизвестного уже не было.

«Фу ты, чёрт! Уж не сам ли дьявол это?» – Альваро осенил себя крёстным знамением и прошептал молитву. «Мистика какае-то, чертовщина».

Джан Джакомо Медичи был суров и решителен, слов на ветер не бросал, и сейчас деятельно распоряжался, указывая на небольшую группу деревьев на возвышенности. Её хорошо было видно со стен города.

– Повесить всех! Вон там! Пусть сиенцы любуются!

Палачи готовили верёвки, садился в сёдла большой отряд кавалерии.

– Стоять! Отмените приказ!

– Что?! Что?! Я не понимаю вас, сеньор де Санде!

– Я сказал, отмените свой приказ! Хватит зверств и смертей!

– Что?! Да чёрт меня возьми, если я подчинюсь вам!

– Хуан де Луна! Терцию к бою! Аркебузиры, вперёд!

Маэстро-дель-кампо Ломбардской терции Хуан де Луна, оказавшись меж двух огней, беспомощно и растерянно оглядывался на Альваро де Санде и Джана Джакомо Медичи.

– Сеньор де Луна, вы что, оглохли? Ведите терцию!

– Кавалерия, вперёд! Уничтожте, стопчите этих тварей! – прокричал взбешённый Медичи.

– Аркебузиры, к бою! Сеньор де Луна, вам что, надо приказывать дважды? П-а-а-а-шли!

Кавалерия Медичи подлетела к толпе несчастных сиенцев, но не атакуя, кружилась поодаль, с опаской поглядывая на подходившую испанскую пехоту.

– Всех беженцев, в середину строя! – отдавал приказания Альваро де Санде, и строй солдат нехотя расступился, пропуская сквозь свои ряды шатающихся от голода, грязных, больных и вшивых сиенцев.

– П-а-а-а-шли! Сеньор де Луна, ведите терцию.

Джан Джакомо Медичи скрипел зубами от злости, горячил коня, рвал удила.

– Я не понимаю вас, сеньор де Санде! Что вы творите? Зачем всё это? Совсем размякли? Умом тронулись?

– Ещё одно слово, сеньор Медичи, и я убью вас! Пора нам всем, перед Богом, очки зарабатывать. Когда предстанем пред ликом Всевышнего, подобное милосердие зачтётся нам.

Ломбардская терция провела беженцев через весь лагерь, сквозь злобные взгляды и выкрикиваемые угрозы, до монастыря доминиканцев. По приказу Альваро де Санде их снабдили едой, и передали на попечительство монахов.

А в Сиене мужество уже покидало даже самых храбрых. И напрасно Пьеро Строцци носился по улицам обезлюдевшего города, присутствовал на всех уличных собраниях, призывая продолжать сражаться. Ложью он пытался поддержать их дух:

– Французская армия сеньора де Вьейвиля идёт к нам на помощь!

– Поль де Ла Барт, сеньор де Терма, высадился в Италии и уже приближается к Сиене!

Ему никто не верил, и 17 апреля 1555 года, минуя озверевшего и кровожадного Джана Джакомо Медичи, а также его патрона герцога Флоренции Козимо I Медичи, депутация Сиены напрямую обратилась к представителям Карла, короля Испании и императора Священной Римской империи. Они, стараясь сохранить на лицах остатки чести, передавали город под его покровительство. Капитуляцию принимал Ферранте Гонзага, который потребовал избрать новую Сеньорию, впустить в город испанский гарнизон, но пообещал не возводить цитадель, разрушенную опьянёнными свободой сиенцами в самом начале восстания.

– Французы пусть убираются! Мы их не задерживаем. Хотят Строцци и Монлюк идти с развёрнутыми знамёнами, под барабанный бой, пусть идут. И я обещаю вам, сохранить и пощадить всё имущество граждан Сиены! – в столь торжественный момент ощущая себя триумфатором, Ферранте Гонзага гордо вскинул подбородок и словно позируя художнику, левую руку положил на эфес меча, а правую выгнув, упёр в бок.

21 апреля французский гарнизон покидал Сиену, и вместе с ними уходила, целыми семействами, сиенская знать – представители родов Пикколомини, Спанокки, Бандини, Толомеи покидали родной город.

– Ubi cives, ibi patria – Где мы, там и родина, – заявили они.[104]