Книга Тайный шифр художника - Олег Рой

– Так просто от наваждения не избавишься… – почти простонал Маньковский, который снова начал говорить тише, почти шепотом. – Все должно происходить в особом порядке… Ну я же тебе объяснял… сколько раз говорил…

Ритуся вздохнула:

– Ну… говорил… Я же не спорю… Тебе виднее, просто… – Ее голос окончательно превратился в тягучее томное мурлыканье. – Мне ведь жалко смотреть, как ты мучаешься… ну не надо… успокойся, расслабься… все пройдет… Иди ко мне…

Чтобы догадаться, что будет дальше происходить в их купе, совсем не нужно было быть ясновидцем. И я шарахнулся прочь от двери – еще не хватало, чтоб меня застали за подслушиванием и сочли извращенцем!

Взволнованный явно сильнее, чем следовало, я вернулся в свое купе. И обнаружил, что верхний свет выключен и горит только лампочка над моей полкой. А Вика мирно спит на своей, укрывшись до самого носа.

– Вика, ты спишь? – на всякий случай спросил я шепотом. Но она, конечно же, не ответила.

Мне ничего не оставалось, как лечь на свое место и слушать стук колес. За окном мелькали фонари и светила полная луна – все так, как мне и представлялось. Почти все…

Когда я проснулся утром, Вика уже была одета «в цивильное» и причесывалась перед зеркалом в двери купе.

– Доброе утро! – смущенно улыбнулась она. – Извини, что я вчера так быстро срубилась, даже не дождалась твоего возвращения. Поезда иногда действуют на меня, как снотворное…

– Знаешь, чем я вчера был занят? – поделился я. – Шпионил за Маньковским. Абсолютно неблагородное поведение, зато у меня есть две новости. Плохая и хорошая.

– Лучше сперва плохую, – деловито распорядилась Вика.

– Он тебя видел. На вокзале.

Вика охнула:

– Узнал?

Я пожал плечами:

– И да и нет – это и есть хорошая новость. Насколько я сумел расслышать, Маньковский убежден, что видел твою мать. Причем, кажется, уже не в первый раз. Похоже, у нашего экстрасенса что-то вроде галлюцинаций.

– И это – хорошая новость? – В голосе Вики прозвучало сомнение.

– Ну, во всяком случае, нам она на руку…

Тут в дверь постучали, и мы с Викой быстро переглянулись. Даже у меня промелькнула мысль о Маньковском, – а уж за то, что именно о нем испуганно подумала и Вика, можно было ручаться. Но, к счастью, это оказалась всего лишь проводница, пытавшаяся впихнуть нам завтрак, чай-кофе и какие-то дурацкие сувениры, стоившие еще дороже, чем на Арбате. Но одна строчка в длинном прейскуранте меня заинтересовала:

– Что за платок?

– Настоящий Павловский Посад, ручная набойка, – сообщила проводница так гордо, будто набивала его собственноручно.

– Большой?

– Павловопосадский, – повторила она, как будто это что-то объясняло, – саженный. В каких тонах предпочитаете? Есть по синему полю цветы, по зеленому, по белому…

– Давайте по синему. А еще чай, кофе и карту Питера.

Платок, кстати, оказался сказочной красоты. Вика так и ахнула.

– Грек, ну что ты? Зачем? Он такой дорогой…

– Это для маскировки, – объяснил я. – Темные очки – банальность, а платок – самое оно. Замотаешься в платок – и Маньковский тебя уж точно не узнает…

– Ты вообще в курсе, что значит, когда парень девушке платок дарит? – лукаво посмотрела на меня Вика. – Ну то есть в русской традиции.

– Естественно. По курсу этнографии у меня пять баллов, – отвечал я словно бы в шутку.

Но Вика не стала развивать эту тему и вернулась к Маньковскому:

– А что ты еще успел подслушать? – спросила она, когда дверь за проводницей закрылась.

– Знаешь, у меня создалось такое впечатление, что все дело в Зеленцове, – поделился я. – Ну то есть Маньковский считает, что тот своими картинами как-то «связал» твою маму и его самого. Как будто картины имеют какую-то власть над людьми. Ну или, может, только над ним самим. Как минимум он уверен, что они способны разрушать личность человека… Черт его знает, я не психиатр, но тут тянет на навязчивую идею.

– Ох, как же мне все это не нравится! – вздохнула Вика.

«Поезд прибывает в Санкт-Петербург!» – послышалось из коридора.

Из вагона мы вышли последними – чтобы уж точно не столкнуться с господином экстрасенсом. Галлюцинации галлюцинациями и платок платком (Вика стала в нем похожа на кустодиевских масленичных барышень – темнобровая, ясноглазая, такая красивая, что аж сердцу больно), но лучше не рисковать.

Глава 4. «Предводитель дворянства»

Остановились мы, чтоб далеко не ходить, в «Октябрьской». Быстро глянув на нас через окошко, администраторша сразу же сделала вывод о нашем семейном положении и предупредила:

– Без штампа в паспорте в один номер не поселю.

Мне отчего-то вспомнился наш с Угрюмым поход в Сандуны и его реакция на вопрос об отдельном номере. Теперь ситуация была с точностью до наоборот, я был бы счастлив, если б нас с Викой поселили вместе. И это казалось вполне реальным, всем своим видом администраторша давала понять, что «можно договориться». Но я чувствовал, что Вике предлагать такой вариант не стоит. Не дай бог, это ее смутит, напряжет, а то и обидит.

С недавних пор я понял, что обязательно нужно чувствовать настроение других и оберегать его. Не важно, кто с тобой рядом – любимый человек, мама, друг, сослуживец или даже случайный попутчик. Никогда не стоит сразу же вываливать на него свои эмоции, будь то радость, печаль или раздражение. Нельзя вот так, с бухты-барахты, вторгаться в чужой мир. Ведь заходя в храм, музей, библиотеку или театр, мы обычно всегда сдерживаемся и начинаем говорить вполголоса, что бы ни происходило у нас внутри. Мир другого человека – это тоже храм. И к нему нужно относиться с не меньшим уважением.

И потому, сунув в окошко оба паспорта, я сказал:

– Нам нужно два одноместных номера. Получше, и желательно недалеко друг от друга.

Внутри гостиница выглядела более или менее сносно, я боялся, что будет гораздо хуже. Зато дежурная по этажу – пенсионного вида тетка с внешностью запущенной швабры и дружелюбием пустого холодильника – казалась настоящей мегерой. Даже разные номера ее с нами не примирили. Она глядела с нескрываемым неодобрением и несколько раз предупредила, что после одиннадцати часов находиться в чужих номерах запрещено. Курить, правда, когда я спросил, разрешила:

– Только окурки где попало не швыряйте, там пепельница есть.

С номерами повезло – они оказались почти рядом. Вика выбрала себе триста девятый, заявив, что девятка – ее счастливое число. Я, разумеется, не возражал.

– Завтракать пойдем? – поинтересовался я, ставя ее сумку на кресло.

– Ой, да! – радостно откликнулась Вика. – Если честно, то прямо умираю, как хочу есть. Только дай мне полчасика, ладно? Хочу сполоснуться с дороги.