Книга Тяжелые бои на Восточном фронте - Эрвин Бартман

– Придется продолжать без обезболивания.

Я стиснул зубы и тут же почувствовал прикосновение к ключице тампона с дезинфицирующим раствором. Сначала он показался прохладным, но уже через мгновение рана отчаянно защипала. Я вздрогнул и тут же услышал:

– Вы должны лежать абсолютно неподвижно.

Лезвие скальпеля впилось в мое плечо. Лохматые куски моей собственной кожи, выброшенные доктором Якобом, шлепнулись в белый эмалированный таз, стоявший у меня перед лицом. Врач начал накладывать швы, соединяя порванную плоть и закрывая ее кожей. Операция заняла всего несколько минут, после чего мне позволили отдохнуть на покрытом соломой полу около часа, прежде чем отвезти вместе с другими ранеными на станцию и ждать эвакуации.

Прошла ночь, потом день, а мы все так и лежали на перроне, терпеливо дожидаясь обещанного эшелона. Дружелюбный санитар совершал героические усилия, чтобы мы не впадали в уныние. Его частые заверения, что поезд уже в пути, давали нам надежду, что совсем скоро мы окажемся в стенах настоящего госпиталя. Здесь нам никакого питания, кроме жидкого супа и воды, не давали. Примерно через два дня – точнее не скажу, потому что потерял счет времени, – к платформе прибыл наконец товарный состав. Нас погрузили в теплушки, и начался наш путь в тыл, подальше от линии фронта.

Мягкое покачивание вагона, ритмичный перестук колес убаюкивали, и вскоре сон позволил мне забыть о ране в груди. Не знаю, сколько времени заняла поездка в этом поезде, но, когда меня разбудили чьи-то голоса, я уже оказался в отделении маленького госпиталя в Харькове в окружении многих товарищей из ваффен СС. Раненые солдаты из подразделений вермахта лежали в других отделениях. Через несколько дней я почувствовал себя значительно лучше, так что смог общаться с соседями по палате.

Однажды для поднятия морального духа раненых солдат нас посетил какой-то офицер, носивший очки в золотой оправе. Он переходил от кровати к кровати, расспрашивал солдат об их семьях, женах, детях. Его участие и интерес казались довольно искренними, а когда он узнавал о каких-то трагических обстоятельствах, то сочувственно пожимал руку, если она у собеседника еще сохранилась, либо похлопывал по плечу без малейшей тени высокомерия, которого можно было бы ожидать от офицера. Когда он подошел к моей койке, я рассказал ему, как оказался в госпитале. Офицер произнес несколько добрых слов, спросил, как поживает моя семья, и уже собирался перейти к другому раненому, как вдруг задержался на мгновение и спросил: «Я могу что-нибудь сделать для вас?»

В те времена я был отчаянным курильщиком, и прошло несколько дней с той поры, когда я наслаждался сигаретой в последний раз, поэтому я ответил не задумываясь:

– Хорошо бы покурить.

Офицер улыбнулся, полез в карман кителя и достал настоящую сигару, упакованную в бумагу. Он подержал ее вертикально у меня перед глазами и начал разворачивать.

– Подойдет? – спросил он и добавил: – Тогда возьмите ее. Где-то у меня были еще сигарные ножницы.

Пошарив рукой в кармане брюк, он отыскал приспособление, с видом знатока отрезал кончик сигары, которую я держал в своих пальцах.

– Сколько все-таки раненых! – сочувственно покачал головой гость. – Должно быть, горячо там, под Прохоровой![32] Мы не должны забывать об этом!

Он снова полез в карман и достал сине-желтый спичечный коробок. Услышав чирканье спичек, подошла старшая медсестра. Она увидела, что происходит у моей кровати, покачала отрицательно головой и указала на распоряжение, висевшее на стене: «КУРЕНИЕ ЗАПРЕЩЕНО!»

Вообще, она производила впечатление женщины, с которой лучше не спорить, поэтому, когда офицер вышел, я тоже направился в коридор и там прислонился к стене. Я смотрел на сигару, восхищаясь ее формой, поглаживал, подносил к носу, чтобы почувствовать богатый аромат прекрасного табака. А потом, зажав ее в зубах, поднес спичку, закурил и полной грудью вдохнул ароматный дым. Нежный волнующий трепет, волна наслаждения окатила меня с головы до ног. Я закрыл глаза и стал думать… просто ни о чем.

Из блаженного забытья меня вывел чей-то стон, полный отчаяния. Я попытался не обращать на него внимания, однако стоны звучали так жалобно, что следовало все-таки выяснить, что происходит. Раздраженный тем, что мне нарушили удовольствие, я разогнал ароматное облако дыма, окутавшее мою голову, оттолкнулся от стены здоровым плечом и, держа сигару в руке, направился в боковую комнатку, откуда раздавались эти звуки. Там на кровати лежал лейтенант из войск вермахта.

– Вам нужен доктор? – спросил я.

Лейтенант с серым от страданий лицом открыл глаза и простонал:

– Я умираю… умираю…

– Что с вами случилось? – спросил я.

– Пулевое ранение, – сухим, треснувшим голосом произнес он. – Легкое пробито.

Я поймал себя на том, что непроизвольно повторяю мантру, которую вбили в нас во время обучения на Лихтерфельде: «Боль в мозгу, а не в теле». Я сунул сигару себе в рот, сделал глубокую затяжку, а затем предложил лейтенанту обезболивающее, от которого тот отказался. Не желая выслушивать его стоны, я нашел причину, чтобы уйти.

– Пойду я, пожалуй, с этой сигарой, пока старшая сестра меня не застукала. Зайду попозже, проведаю, как вы тут.

Когда я вышел, лейтенант вновь застонал:

– Умираю! Умираю!

В тот же день вечером я поинтересовался, что с ним. Он к тому времени умер.

Возможно, мне не следовало так уж увлекаться курением, потому что через несколько дней мое состояние резко ухудшилось, боль в легком усиливалась с каждой минутой. Доктор диагностировал скопление жидкости и выбежал из палаты. Вскоре он вернулся с каким-то устройством устрашающего вида, состоявшим из длинной иглы, соединенной с аппаратом, предназначенным, как я предположил, для откачивания чего-то.

Врач встал у меня за спиной и объявил:

– Это может быть немного неприятно.

Я почувствовал, как игла впилась мне в кожу между ребер, затем вошла в район легкого. От этого еле заметного движения зонда у меня непроизвольно подкатил комок к горлу.

Доктор держал устройство, которое издавало тихий повторяющийся звук качающего насоса, однако через некоторое время он остановил мучение.

– Нет, как-то не очень помогает, – заявил он. – Надо попробовать что-нибудь другое.