Книга Жрецы и жертвы холокоста. История вопроса - Станислав Куняев

…А в ерашовской Москве между тем к высылке всех евреев готовились серьёзно. Даже по всем вузам был разослан приказ (устный или письменный — непонятно) выдавать еврейским выпускникам свободный диплом, — чтобы потом после депортации их негде было искать: «На выпускном вечера Майка веселилась пуще всех — у неё тоже был свободный диплом, и никому поначалу в голову не приходило, что такие документы получили, в основном, евреи». Гласный судебный процесс с привлечением общественности должен был по «документам», «доступным автору», происходить в московском цирке:

«Далеко за полночь он (Сталин. — Ст. К.) вызвал дежурного генерала и приказал тотчас узнать, сколько зрительских мест в цирке. Генерал поднял из постели директора цирка, напугал его до полусмерти, когда назвался, и еле добился ответа.

— Две тысячи сто восемь мест, товарищ Сталин, — доложил генерал.

В половине четвёртого Берию разбудил телефонный звонок. Даже спросонок Берия отличал от прочих звук этого аппарата. Торопясь, он одной рукой взял трубку, а другой одновременно включил ночник…

Итак, завтра должен был начаться процесс. Берия доложил: порядок обеспечен, два дня судоговорения, сотрясения воздусей; задавленные, сломленные пешки станут произносить всё, что им полагается; другие пешки — обвинять, защищать, задавать предусмотренные вопросы; третьи, сидя в обширном помещении цирка, выражать одобрение, даже аплодировать, хотя это и не дозволено по процессуальному кодексу. И, наконец, следующие пешки сдадут в набор заранее подготовленные отчёты, и в субботу страна запылает гневом, запланированным, отрепетированным, будет единодушно осуждать подлых преступников и кричать евреям то, что и полагается кричать искони…»

А вот образ И. Эренбурга, который дожил до глубокой старости, но не оставил об этом времени и о деле врачей никаких воспоминаний. Даже после смерти Сталина. За Эренбурга пробел в его жизни заполнил В. Ерашов, изобразив разговор писателя с женой: «Сталин распорядился, чтобы я выступил общественным обвинителем в процессе, обвинителем, понимаешь? А эти — он кивнул на дверь в прихожую, как бы вслед генералам — объяснили: если откажусь, то немедленно сяду на скамью рядом с врачами, тебя же и дочку — в лагерь пожизненно… Да, да, я согласился, понимаешь, согласился… Но как после такого — жить? А — никак…

Они приедут за мной к десяти утра, за два часа до процесса… Приедут, ну и что? Что увидят они?..

Жена сидела каменная».

А Сталин всё никак не может успокоиться, всё думает, как организовать депортацию. В подготовку к ней уже втянуты коллективы автопарков, дворники, участковые милиционеры, железнодорожники, кэгэбэшники — десятки тысяч (если не сотни!) людей, а ему всё хочется предельно ужесточить эту гигантскую акцию:

«…Не сажать, а швырять их в грузовики, затыкать орущие глотки, гнать машины по просёлкам, по ухабам, пусть летят через борта, под колёса идущих сзади, пусть корчатся в пыли, в снегу ли, пусть взывают к своему Иегове о помощи, о спасении — пусть взывают к Нему, Великому и Любимому товарищу Сталину, земному Богу, справедливому и милосердному, — ничто не поможет им, обречённым Его волей…»

Потом Сталин передумал. Осуждённых врачей-отравителей решили судить не в цирке, а в Колонном зале Дома Союзов, чтобы после приговора их было удобнее и ближе привезти к месту казни на Красную площадь, где осуждённых уже ждали виселицы:

«Их теперь — без повязок на глазах, но в наручниках — вели знакомыми светлыми коридорами, окна в сборчатых шёлковых шторах, всюду на стенах картины, вдоль стен пуфики, под ногами ковровые дорожки, они шли коридорами Дома Союзов, где были не однажды… Наверное, их решили выводить именно отсюда, чтобы народ видел: здесь их судили… Они шли, как приказано, гуськом, в чёрных балахонах, и у каждого на груди болталась табличка с аккуратными буквами…»

А в это время все русские антисемиты, живущие в коммунальных квартирах или на одних лестничных площадках с евреями, приговорёнными к депортации, потирают руки! Монолог Гали Бугорковой:

«…ну Цилечка, достукались, пархатые? Пожили в двух комнатах, а мы в одной бедуем, ну вот, попрут вас отсель, на север этот, мы уж всю квартирку займём, ишь, две комнаты у них, да ещё и компот каждый день варите, жиды богатые… Во-во, шифоньерчик переставим к правой стенке, а кровати в той комнате, да ещё пианина ваша, не повезёте же с собой, пархатые… Отойди, жидовка, не воняй чесноком».

Книгу эту в 90-е годы евреи передавали из рук в руки. Эмоциональные натуры вроде Нины Горлановой (книга печаталась в Перми!) и Павла Поляна, наверное, с ума сходили, читая эту «чистую правду» в роковое время, когда на улицах бесчинствовала страшная «местечковая память». Но даже и её «деяния» казались детским лепетом по сравнению с картинами казни евреев на Красной площади.

А каков в «Коридорах смерти» документальный материал — всё подсчитано до одного человека, до одного вагона, вся Москва стояла на ушах — все неевреи готовились внести свою лепту в депортацию евреев:

«Данные, старательно уточнённые при активной помощи стукачей — они имелись в каждом подъезде, гласили: в Москве по состоянию на 24.00 10 марта проживает, включая полукровок, 211.492 еврея, что составляет 67.856 семейств. За вычетом особо тяжело больных, не подлежащих перевозке ввиду близкой смерти, а также другой естественной убыли (например, самоубийств, побегов за пределы столицы, приобретения в милиции за крупную взятку фальшивых документов) предельную цифру определили в двести тысяч (в пути также предусматривалась смертность, особенно младенцев).

Во избежание утечки с полуночи 12 марта при посадке в самолёты, поезда дальнего следования, электрички, пригородные автобусы и даже в малочисленном личном транспорте вводилась поголовная проверка паспортов, предписывалось задерживать всех евреев, а также и подозрительных.

Руководство Московской железной дороги получило распоряжение: на запасных путях, прилегающих ко всем вокзалам столицы — Казанскому, Ленинградскому, Ярославскому, Белорусскому, Киевскому, Павелецкому, Савёловскому, Рижскому, — сосредоточить подвижной состав общим числом в пять тысяч товарных вагонов, переоборудованных в теплушки армейского образца, из расчёта сорок человек на вагон. После загрузки пассажирами предписывалось вывести поезда на Окружную дорогу, откуда с интервалом в десять минут отправлять на Казань, где начальники эшелонов (из воинской охраны) должны были получить указания о дальнейших маршрутах следования». «Сто десять тысяч — по двое на каждую еврейскую квартиру — сотрудников МГБ и наиболее проверенных кадров милиции (частично пришлось вызвать с периферии) проходили инструктаж в районных отделах госбезопасности».

Осуждённых погрузили на грузовики, где их ждали кэгэбешные шофера, которые целых два месяца тренировались, чтобы точно подъехать куда надо, точно погрузить и выгрузить, прямо к эшафоту, ни на йоту не нарушая разработанного Сталиным ритуала казни:

«Мрачным, молчаливым коридором, с невероятно стремительной медлительностью двигались грузовики — чёрные фигуры, белые таблички на груди каждого. И чекисты в куртках спортивного образца стояли на Лобном месте, ждали, вытянувшись по стойке «смирно», И такие же, как они, застыли в кузовах грузовиков, рядом с одетыми в балахоны.