Книга Образование Маленького Дерева - Форрест Картер

Так как наша местность была мало населена, людей было недостаточно, чтобы содержать больше одной церкви. Это приводило к некоторым осложнениям, потому что религиозных направлений было слишком много. Люди верили в целую уйму разных вещей, так что не обходилось без раздоров.

Были ортодоксальные баптисты, которые считали, что чему быть, того не миновать, то есть, говоря коротко, ничего изменить нельзя. Были шотландские пресвитериане, на которых это понятие действовало, как красная тряпка на быка. Те и другие выдвигали в пользу своей точки зрения неопровержимые доказательства, опираясь на Библию. Что здорово сбивало меня с толку, и было довольно трудно понять, что же говорится в той самой Библии.

Примитивные баптисты верили в необходимость «даров любви», то есть денежной платы проповеднику, а ортодоксы не соглашались, что проповеднику нужно платить. В этом вопросе дедушка склонялся к мнению ортодоксов.

Баптисты всех направлений считали, что в обряде крещения нужно целиком погружаться в воды — то есть с головой окунаться в ручей. Они говорили, без этого не спасешься. Методисты говорили, что это неверно; а весь фокус в том, чтобы побрызгать водой на макушку головы. Те и другие выхватывали Библии наголо во дворе церкви и, потрясая ими, приводили подтверждения себе в пользу.

Казалось, Библия говорит то одно, то другое; но всякий раз, как она что-нибудь говорит, она предупреждает, что никак по-другому лучше не поступать, а не то отправишься прямо в ад. Или, по крайней мере, так выходило по их словам.

Был еще один из Церкви Христа, который говорил, что если называть проповедника «преподобием», попадешь в ад, и это точно. Он говорил, что проповедника можно называть «мистером» или «братом», но ни в коем случае не «преподобием». У него тоже была заготовлена в доказательство цитата из Библии; но целая толпа других доказывала, также по Библии, что проповедника только и надо называть, что «преподобием», а не то — надо ли говорить — точно попадешь прямо в ад.

Представитель Церкви Христа был подавлен численным превосходством и разбит наголову: его перекричали. Но он был упрям и не сдавался. Он взял за правило каждое воскресенье первым делом подходить к проповеднику и говорить ему «мистер». Это привело к некоторому обострению отношений между ним и проповедником, а однажды они так обострились, что их едва успели разнять.

Я решил ни за что не связываться с водой в религиозных вопросах. А проповедника вообще никак не называть. Я сказал дедушке, что, кажется, это будет самое верное. А то выходит, что можно запросто очутиться в аду, если вовремя не угадаешь, что в этот момент говорит Библия.

Дедушка сказал, что если Бог такой же дуралей, как эти во дворе, спорящие о всякой ерунде, рай в любом случае кажется мало пригодным для жизни местом. Что звучит разумно.

Была одна семья, которая принадлежала к епископальной церкви. Они были богаты. Они приезжали в церковь на машине — единственной на весь церковный двор. Мужчина был толстый и надевал новый костюм практически каждое воскресенье. Женщина носила большие шляпы; она тоже была толстая. У них была маленькая дочка, которая всегда ходила в белых платьях и маленьких шляпках. Она все время смотрела куда-то вверх, хотя я никогда не мог определить, на что она смотрит. Они всегда клали в тарелку для пожертвований доллар, и каждое воскресенье этот доллар был единственный. Проповедник выходил их встречать и открывал перед ними дверь. Они сидели в первом ряду.

Проповедник проповедовал. Он что-то говорил, потом смотрел на первый ряд и спрашивал:

— Ведь правда, мистер Джонсон?

И мистер Джонсон подергивал головой, удостоверяя, что, дескать, в некотором роде это факт. Все привставали и вытягивали головы, чтобы посмотреть, как дернет головой мистер Джонсон, и только тогда усаживались, успокоенные.

Дедушка говорил, он так понимает, что эти, из епископальной церкви, выведали в душеспасительном вопросе полную рецептуру, так что им не приходится прозябать на задворках и беспокоиться о всякой ерунде вроде воды. Он говорил, что уж они-то знают, куда попадут, но помалкивают, чтобы не прознал никто другой.

Проповедник был тощий и каждое воскресенье надевал один и тот же черный костюм. Волосы у него торчали во все стороны, и он выглядел так, будто все время нервничал. Что он и делал.

Во дворе он был само благодушие. Впрочем, сам я к нему не подходил. Но когда он взбирался на кафедру и получал полную власть, то здорово стервенел. Дедушка говорил, это потому, что он знает, что, пока он проповедует, по правилам никто не может встать и ответить.

Про воду он никогда не говорил — к моему великому огорчению, потому что мне очень хотелось узнать, каких вещей с ней лучше не делать.

Зато он много ругал фарисеев, которых очень не любил. Когда дело заходило о фарисеях, он соскакивал с кафедры и принимался бегать по проходу туда-сюда. Иногда он совсем задыхался — так его разбирало зло.

Однажды, задавая фарисеям перцу, он выбежал в проход. Он вскрикивал и завывал и переводил дух так судорожно, что у него в горле клокотало и щелкало. Он подбежал к тому месту, где сидели мы, указал пальцем на нас с дедушкой и сказал:

— Вы знаете, что они затевали…

Выглядело так, будто он обвинил нас с дедушкой в том, что мы имеем с фарисеями какие-то сношения. Дедушка выпрямился на своем сиденье и вперил в проповедника тяжелый взгляд. Джон Ива взглянул на дедушку, бабушка положила ему руку на плечо. Проповедник отвернулся и стал показывать пальцем на кого-то другого.

Дедушка сказал, что знать не знает никаких фарисеев и не собирается терпеть, чтобы какой-то сукин сын его в этом обвинял. Дедушка сказал, что проповеднику лучше всего будет начать тыкать пальцем в другую сторону. Что он после этого и делал. Я так понимаю, это он увидел выражение дедушкиного взгляда. Джон Ива сказал, что у проповедника в голове не все дома и за ним нужен глаз да глаз. Джон Ива всегда носил с собой длинный нож.

Еще проповедник терпеть не мог филистимлян. Он постоянно пробирал их то так, то этак. По его словам выходило, что они, более или менее, гады не лучше фарисеев. На что мистер Джонсон кивал, что, дескать, да, так все и есть.

Дедушка сказал, что устал слушать, как проповедник всегда кого-то пробирает. Он сказал, что не видит никакой причины без конца ворошить фарисеев и филистимлян, без которых и так жить тошно.

Дедушка всегда клал монету на тарелку для пожертвований, хотя и не соглашался с тем, что проповедникам нужно платить. Он говорил, что, насколько он понимает, это плата за аренду скамьи. Иногда он давал мне никель, чтобы я мог его внести. Бабушка никогда ничего не клала, а Джон Ива тарелку вообще не замечал, когда ее проносили мимо.

Дедушка сказал, что если Джону Иве будут и дальше совать под нос эту тарелку, в конце концов Джон Ива возьмет что-то из нее, решив, что ему настойчиво предлагают это сделать.