Книга Тетрадки под дождём - Виктор Голявкин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Олимпиада Васильевна. Спасибо, Валентина Николаевна, он у нас бросил музыку. Не любит он музыку… А вернёте потом. Вот приедет Володя…
Мама. Ой, только бы он вернулся… Мой Петя тоже не любит музыку. Они все не любят. Тут у них нечего спрашивать, нужно учить. А то потом скажет: «Я был тогда ребёнком, я не понимал, нужно было меня заставлять». Сейчас-то война, не до музыки…
Олимпиада Васильевна. Может, вы и правы.
Мама. Безусловно права.
Олимпиада Васильевна. Володе привет от меня. Не забудьте. Он золотой человек. Мне ваша семья очень нравится.
Мама. Это правда. Семья у нас хоть куда! Продать нечего…
Олимпиада Васильевна. Нет, вы это напрасно…
Мама. Пусть будет напрасно. А что Гоша? Что он не зашёл? Мне ваш Гоша очень нравится. Он такой энергичный!
Олимпиада Васильевна. Наболтал он тогда. Он всегда так, болтает, болтает, потом говорит: «И зачем я тогда болтал?»
Мама. Чего болтал?
Олимпиада Васильевна. По-вашему, он ничего не болтал? (Смеётся.) Вот видите, а он переживал.
Мама. Что вы, Олимпиада Васильевна! Я просто вас не пойму. Вы меня расстраиваете…
Олимпиада Васильевна. Зачем вам-то расстраиваться? Это мне нужно расстраиваться. А вам нечего расстраиваться. Не забудьте привет Володе. Я очень прошу, не забудьте. И не расстраивайтесь…
Мама. А вам-то чего расстраиваться, Олимпиада Васильевна?
Олимпиада Васильевна(задумчиво). Когда началась эта война, мой Гоша отправил все вещи, всю мебель куда-то к родным. Он боялся налётов. «Наш город будут бомбить в первый день!» — орал он. А вышло наоборот. Все вещи его там сгорели. Все шкафы разбомбили…
Мама. Какая досада!
Олимпиада Васильевна. Я не за вещи расстраиваюсь. Что мне вещи! Я за Гошу расстраиваюсь. Ну что за человек!
Мама. Он просто ошибся…
Олимпиада Васильевна. Ошибся? Ах, он ошибся!
Она надевает перчатки.
— До свидания, Валентина Николаевна, — говорит она. — До свидания, дети. Привет от меня Володе.
Мы стояли на углу улицы. Дядя Гоша хлопал меня по плечу:
— Вот так встреча! Давно не видать! Ты, Петро, не сердись, небось сердишься? Ты приходи. Я конфет дам.
— Я не сержусь, — говорю, — а конфет не хочу.
— Ну и не сердись. Мал ещё сердиться. А я скоро, брат, катану!
— Как катанёте?
— Не как, а куда. В бой, конечно, куда же ещё! В бой пора, в бой! Ну, как отец? Всё воюет? Он боевой человек, боевой. Вояка! Ты письма-то пишешь отцу? Ты пиши ему письма. Отец ведь. Скажи: так, мол, и так, встретил Гошу… А мать как? Ничего, жива? Мда… Вот такие дела, а я скоро отправляюсь… Мы ведь с тобой мужчины. Защита отечества есть что? Есть священный долг. Не так ли? Мы понимать должны. А разве мы не понимаем? Мы всё понимаем. И то, что отступают наши. И то, что германец давит. Когда я плавал на голубке «Куин Мери»…
— Это вы рассказывали, — говорю.
— Неужели рассказывал? Значит, запамятовал. Так вот. Долг есть долг. Мы должны выполнить свой долг. В бытность свою моряком помню случай… лианы, магнолии, то есть мы, значит, крепко застряли…
— Где застряли?
— Известно где, на мели — где же можно застрять! — и ни с места. Тогда капитан говорит (старый волк был!): «Всю команду на мель!» — говорит. Ну, мы все вышли на мель. И стоим на мели. Все по горло в воде. А нужно сказать, вода — лёд. «Толкать корабль!» — кричит капитан. И представь себе, парень, мы взялись и поднажали как следует, и наш корабль пошёл… Сила, брат, коллектива! А если мы будем сидеть сложа руки, что будет? Что будет тогда, мой друг? Тем более если война. И защита отечества?
Всё время он хлопал меня по плечу. Даже мне больно стало. Всё хлопает, хлопает.
— Это неправда, — говорю, — что большой корабль с мели столкнули. Разве такое может быть?
— Я разве сказал, что большой корабль? Кто сказал, что большой корабль? Корабль был небольшой, но порядочный. Ты мне что, не веришь? Мал ещё старшим не верить!
Я молчал.
— А у меня, брат, несчастье, — сказал вдруг он. — У меня большое несчастье.
— Слышал я про ваше несчастье.
— Ты слышал? Где ты слышал?
У него был испуганный вид.
— Все говорят, — соврал я.
— Не может быть!
Он сильно расстроился. Стал какой-то печальный. Мне его даже жалко стало.
— Никто не говорит, это я так.
Он на меня покосился и говорит:
— Как тебе не стыдно! Это дурацкая привычка!
Мне совсем не было стыдно. Но я молчал. Я думал, если я буду молчать, он скорее кончит рассказывать. Я мог и так уйти, но как-никак он разговаривал.
— Мда… — сказал он, задумавшись. Потом вдруг махнул рукой: — Ну, беги домой…
Там в зале стоит наша ёлка — большущая, яркая.
Занятий сегодня не было. Потому что вечером праздник — большой карнавал. У кого есть костюмы — наденут костюмы. У кого нет — так придут. Я люблю карнавал. Все вокруг ходят в масках, так интересно! Только жалко, что редко бывает. Целый год ждать приходится.
Когда мы выходили из класса, Пал Палыч меня подозвал и сказал:
— У тебя, Петя, есть костюм?
— Нет, — говорю, — у меня нет костюма.
— Школа тебе даст костюм. Я там сейчас смотрел, есть чудесный костюм.
Я так обрадовался! Ещё бы! Мне школа даст костюм, и я приду в костюме!
— А какой, — говорю, — костюм?
— Костюм замечательный, — говорит Пал Палыч, — настоящего клоуна. И жабо и всё такое.
— Какое жабо? — говорю.
— Ах, ты не знаешь, что значит жабо! Это, Петя, такой воротник, как у клоунов, да ты сейчас увидишь…
— Ой, — говорю, — я хочу жабо!
— Ну и чудесно! Пошли за мной.
Мы прошли с ним в кладовую. Пал Палыч там выбрал костюм — вот это был костюм! Первым делом — колпак, весь в серебряных звёздах. Вторым делом — штаны, не какие-нибудь там штаны, а все в клетку, как будто бы шахматы. И ещё куртка в красных кругах. И жабо. У меня прямо дух захватило, когда я жабо увидел. Вот это я понимаю — жабо! Хоть сейчас прямо в цирк выступать. Я цирк люблю. Люблю циркачей и военных! Даже трудно сказать, кого больше. Но циркачей я люблю, это точно. Когда вырасту — в цирк пойду, буду работать там клоуном. Буду знаменитый клоун. Как наш знаменитый Горхмаз. Правда, он не совсем знаменитый, но всё-таки он знаменитый. Ему весь цирк хлопает…
