Книга Ярцагумбу - Алла Татарикова-Карпенко

В России шуршали, шевелились, подергивались в ожидании конца света. В сетях, по радио и ТВ устало и однообразно шутили над толкованиями предсказаний календаря майя, то же происходило и между людьми на работе и дома, но в этом юморе было много черноты и страха. Обыватель готовился, дрожал и не знал, что бы такого еще предпринять, дабы избежать единовременной смерти. С прилавков уже были сметены подчистую соль и консервы, макароны, «сухие завтраки» и крупы, оптовые базы и супермаркеты «наварились», как никогда, хотя их владельцев потряхивало при мысли, что прибыль может и не удастся пустить в дело, по причине всеобщей катастрофы. Кое-кто складывал наличные ящиками в бункеры, хотя догадывались, что дензнаки из прошлой жизни после потопа, скорее всего, потеряют силу. И все же, береженого бог бережет, – прорывали ходы из подвалов особняков в сторонку к пустырям, чтобы выйти из-под завалов с золотишком и камушками, заказывали строительство семейных бункеров, устанавливали цистерны с питьевой водой. Интеллигенты саркастировали, ехидничали над теми и другими, давая понять, что в глупости не верят, а если и случись чему, то вообще что-либо делать бессмысленно, но втихаря рассылали письма с выражением симпатии и любви родственникам, о которых сто лет не вспоминали, впадали в сентиментальность, писали на кухнях многоэтажек и доживающих свой век хрущевок апокалиптические стихи. Симптомов, предвещающих скорую погибель мира, обнаружилось предостаточно. Ветры, снегопады, дожди и их отсутствие, легкие и сильные землетрясения, бураны и смерчи, а также всевозможные «знаки на небе», рождения «необычных» младенцев, политические перевороты, все то, чему прежде пристального внимания не уделялось, теперь стало важным и говорящим. Из-за рубежей страны доносились речи ожидающих прихода мессии-антихриста, Христа в женском обличье и свершения иных предгибельных чудес, было установлено место, куда явятся спасатели-инопланетяне, в общем, вне России тоже усиленно готовились. Ночь 21.12.2012 многие на территории необъятной родины провели в питейных заведениях, внеся посильный вклад в благосостояние рестораторов. Когда настало мирное зимнее, во многих регионах солнечное утро, почти успокоились. Дожили до вечера и принялись убеждать окружающих, что и в мыслях не имели поверить в этот бред, а так, прикалывались.

В Тайе как-то мало беспокоились по поводу ожидаемого природного катаклизма. Скорее всего, по причине врожденной тайской легкой безалаберности и привычке жить одним днем. А может, потому что по тайскому календарю шел 2555-ый год, и у буддистов конца света вообще не предвиделось.

– Как ты думаешь, Старый, – в голосе Сандры всякий раз при произнесении его имени что-то нежно бледнело, смягчалось, – как ты думаешь, эта любовь к сиюминутным радостям у тайцев как-то связана с их Тхеравадой? Ведь менталитет во многом формируется под воздействием религии. У русских здесь мнение: «они буддисты, им все пофиг».

– Господи, с какими «русскими» ты общаешься?! Насколько мне известно, простые тайцы, да и многие рангом повыше, представления не имеют о том, что такое истинное вероучение. Они знают, что придут в жизнь еще раз и, чтобы жизнь следующая была богаче, надо зарабатывать очки, тхам бун – обязателен. А этим самым добрым делом у них считается кормление монахов и дарение им дозволенных подарков. Все просто: почитай монаха, корми монаха, отдай сына хоть ненадолго в монахи – будет тебе счастье. А о том, что жизнь – страдание, от которого можно избавиться, совершенствуясь в реинкарнациях, что нирвана, абсолютное и вечное небытие, есть избавление от жизни-страдания, они, боюсь, особо не задумываются. Тайцы наоборот считают, что жизнь – сплошное наслаждение, только с буддизмом это их жизнетворчество никак не связано, более того, противоречит буддизму. Тайцы стараются поменьше работать и побольше радовать себя. Есть немного денег – скорей выпить, поесть, нет – занимаю и иду за лотерейным билетом или в игровой салончик. Живут себе – санук, сабаи, суэи – удовольствие, приятность, красота. Чаще – красивость. Вот такой буддизм.

– Да, уж вот, кто «не парится».

– Не употребляй вульгаризмов.

– Я же в шутку.

– Православная паства тоже не очень разбирается в значении Троицы. И искупление Христом общечеловеческого греха на кресте тоже не каждый осмысливает. «Верую», и все тут.

– Монахи-то понимают? И православные и буддийские?

– Их учат. Ват – это и школа, и университет. Многие идут в монахи, чтобы получить бесплатное образование. Потом уходят, уйти можно. Пока не принял окончательного решения остаться навсегда. Но несколько лет пребывания в монастыре еще и заслуга, шаг к просветлению и через знание, и через поступок. Сандра, а ты видела, как осуществляется бинтхюж абат?

– Подаяние монаху? Да. Но и еще бы разок не мешало.

– Значит, надо встать в половине шестого утра и отправиться на пирс к лодочникам, которые в это время приходят с уловом крабов на берег. А тут и монахи пойдут… Завтра?

– Договорились.

– Дорогая моя барышня, вы дневник вести продолжаете?

– Пытаюсь.

31 декабря Паттайя пахла костровым дымком далекого сентября. Берег Сиамского залива пах осенью. Ветер шелестел, прохладными движениями подхватывал сохнущий шелк на лоджии, волок внутрь комнаты. Ветер вихрился в плотно цветущем дереве справа, невдалеке, над рядом деревянных бунгало с припаркованными серебристыми, длинными, как крокодилы, пикапами. Птицы длили свои разновысотные песни, небо, плоско выстланное облаками, бледнело и не мучило солнцем. И вот опять ветер, мягкий, почти прохладный, подхватил под бедра, приподнял над кованым витым стулом, освежил тело и проник в сознание грустью и светом: сегодня придет Новый год. Утро 31 декабря 2012 года пахло российской осенью. Ветер вечного лета шевелился в роскошных пальмовых шевелюрах, там, внизу, под лоджией и чуть поодаль – у кромки воды. Он трогал пальмы высокие, кокосовые, с небольшими относительно длительности тонких стволов шарами крон, с такими же округлыми, как кроны, плодами, провисшими под изящными перьями листьев. Он двигался в саговнике – пальмах низких и раскидистых, острострельчатых в резьбе каждого огромного листового крыла, и в пальмах самых богатых красотой, что шевелятся древесными ветками, симметрично и густо украшенными темно-изумрудной листвой, напоминая хвост какого-то пышношкурого животного. Осень разлилась среди синих и красных азиатских черепичных крыш, среди усыпанных сочными, белыми и розовыми цветами плюмерий, именуемых в народе франжипани, в память о дворянине, создавшем духи с использованием аромата этих цветков, среди фиолетовых орхидей, прильнувших к пальмовым стволам, среди банановых, порванных ветром травяных листьев и пока еще мелких плодов, гроздьями зреющих между хрусткими лепестками огромных съедобных буробордовых цветов. Новогодний сиамский ветер напомнил игру иного ветра в кронах иных, далеких и безлистых в эту пору дерев.

13.

Еще один день был отмечен гибелью тысяч невесть откуда взявшихся мотыльков. Никто не видел их летающими, но утром вода в бассейнах, автостоянки, лоджии, песок на берегу были усеяны сухими темными крылышками, будто коричневые цветы распотрошил ветер, и лепестки рассыпались повсюду, жухлые, полупрозрачные. Скопление, множественность, когда это связано с насекомыми – неприятно. Казалось, крылышки шевелятся отдельно от мелких желтоватых телец, похожих на жучков с рифлеными брюшками. Явился бриз, усилился, крылышки и брюшки исчезли. Утро то брызгалось солнцем, то капризно мрачнело. Залив гудел, настраивая хрипловатые трубы, наполняя их влагой и ветром, раскидывая их мощные жерла туда и сюда, чтобы, пропущенные сквозь их пустоты воды выталкивались силой воздушных масс и извергались, и шваркались на песок обильными сиплыми пенами. Вода густела и пузырилась в ласке к песку, и тот спешно засасывал, втягивал ее в себя и ждал нового удара, исторгавшегося из труб. Залив будоражил сам себя, бурчал, возмущался, принимался вовсю шарахаться, наскакивать уже без чувства и смысла на берег, но песок, влекомый водой, покорно сдвигался к глубине и возвращался обратно, ничего не теряя, не меняя настроя, не тратя лишних сил. Равнодушный и податливый, он хранил энергию каждой песчинки, индифферентной к безумствам стихии. Свою неизбывную меланхоличность, свою флегматику песок будет нести вечно, залегая, замирая на дне, или сухо пересыпаясь на солнце, неизменно, в противовес беспокойной, эмоциональной воде, подчиненной злым умыслам ветра.