Книга Грань - Михаил Щукин

Они были примерно ровесниками, милицейский капитан и Степан Берестов, два человека, в глаза не видевшие друг друга до сегодняшнего дня. А увидев, стали через полчаса врагами, такими, что, окажись они сейчас не в милиции, а где-нибудь на гулянке за одним столом, схватили бы друг друга за грудки и хлестались бы до кровавых соплей. Странная все-таки, непонятная и непредсказуемая эта штука, называемая жизнью.

Капитан не ожидал от Степана такой прыти, занервничал, стал покрикивать, но вовремя сдержал себя. Пригладил отточенный, черный усик и даже сумел улыбнуться.

– Разговорчивый ты парень. Можешь еще поговорить. А пока иди.

Степан задерживаться не стал. На крыльце райотдела оглянулся, пересек центральную улицу и направился в райком партии. Если в милиции ему раньше приходилось бывать, то в райком он шел первый раз в жизни. У входа невольно остановился, прочитал, что было написано на широкой, красной доске, и потянул на себя высокую дверь, забранную до половины гофрированным стеклом, сквозь которое ничего не было видно. В длинном коридоре первого этажа на полу был настелен линолеум, разрисованный зелеными квадратами и скрадывающий звук шагов. На каждый шаг выпадало по квадрату. Степан накрывал их широкими подошвами унтов и растерянно оглядывался – по обе стороны коридора были двери с аккуратными табличками под стеклом, и он не знал, в какую из них толкнуться. Дошел до конца коридора, где на крайней двери справа на табличке было написано: «Инструктор орготдела Величко П.В.», постоял в раздумье и согнутым пальцем осторожно постучал в косяк.

Та упорная правота, которую он ощутил, сидя перед капитаном в милиции, не покидала его, она росла и крепла, вела и давала надежду, что в конце концов он найдет здесь поддержку, какой не нашел в Шарихе.

– Да, да, заходите, – отозвался на стук мужской голос.

Степан шагнул в небольшой кабинет, где за широким полированным столом сидел молодой еще мужчина в строгом, тщательно отглаженном костюме с красно-синим значком депутата райсовета на лацкане. Он отодвинул в сторону бумаги, поднялся из-за стола и протянул руку:

– Величко Петр Васильевич. Присаживайтесь.

Ровный, спокойный голос, уверенное рукопожатие и внимательные глаза на молодом, до синевы выбритом лице, красные папки на столе, завязанные белыми тесемками, большой портрет руководителя страны в переднем углу – все это невольно внушало уважение и надежду. Степан облегченно вздохнул, расслабился и без всяких предисловий стал рассказывать о Пережогине и Коптюгине, о самом себе и о капитане в милиции. Чем дальше он говорил, тем сильнее уверялся, что не ошибся, придя именно сюда. Величко не перебивал, не задавал вопросов, слушал, слегка наклонив голову с аккуратным, как по линеечке, пробором и делал пометки в толстой, записной книжке. Запишет строчку и подчеркнет, запишет и подчеркнет, а неважное и ненужное не подчеркивают. Значит, то, что рассказывал Степан, было важно и нужно.

– Извините, как ваше имя-отчество? – вежливо спросил Величко.

– Степан Васильевич. Берестов Степан Васильевич.

– Вот видите, даже тезки по отцам, – Величко в первый раз улыбнулся, и под верхней губой у него блеснул и погас аккуратный золотой зуб, похожий на светящуюся заплатку. – Дело, конечно, Степан Васильевич, серьезное, и правильно сделали, что к нам пришли. Езжайте домой, спокойно работайте, а мы во всем разберемся. В известность вас поставим.

– Спасибо.

Степан вышел из райкома с легким сердцем.

Дома о своем вызове в милицию, о том, что был в райкоме, он промолчал. Сказал, что ездил в раймаг, куда, по слухам, будто бы поступили «бураны». Улышав, что их уже разобрали, Никифор Петрович хмыкнул:

– Разбежались они, оставили для тебя. Во, жизнь пошла, на горшок без блата не сходишь.

– Ничего, – успокоил Степан. – Купим. На будущий год купим.

После выхода из тайги полагался отдых. Степан отоспался, досыта напарился в бане и взялся помогать тестю, который затеял рубить во дворе летнюю кухню. Рубить ее на радость Анне Романовне, которая по нескольку раз на дню приходила наводить ревизию, мужики взялись с азартом, дело подвигалось скоро, и когда Степана с утра вызвали в контору, отрывая от дела, он выругался и отправился, надеясь, что вызывают по пустяку и что вернется быстро. Даже топор не убрал, воткнул его в бревно и оставил.

Коптюгин тяжело ворочался за своим столом, наваливался на столешницу пухленьким брюшком, продавливая его посередине, приглаживал волосы на круглой голове, прижмуривался, как сытый кот, и был привычно говорлив.

– Хозяйством, говорят, занимаешься? Дело хорошее, хорошее дело. А ты, Берестов, оказывается, еще и плотник. Вот что значит мастеровой человек – все может! У нас раньше так говорили: руки близко к голове растут. У тебя, Берестов, они рядышком. А вообще-то мастера вымирают, как эти, мамонты… Я недавно в Яровском зверопромхозе был, мы с директором друзья большие, ну вот приехали к ним шабашники, контору подрядились строить. Возвели, деньги в карман – и по домам. Стоит контора. Чего еще надо? Захожу к директору в кабинет, то, се, слово за слово, потребовалась ему какая-то бумажка из бухгалтерии. Он кричит: Нюся, дай мне разнарядку. А сам со стула вот таким манером наклоняется. Я гляжу – бумага по полу летит! Батюшки мои! А стена-то, оказывается, висит над полом, сантиметров так на десять щелина светится, штукатурка отвалилась, дранку видно. И ходить не надо из кабинета в кабинет, через щель сообщаются. Красота! Рационализация! Чтобы у нас такого конфуза не было, Берестов, давай-ка ты завтра выходи, мы же склад затеяли новый. Только там закавыка маленькая, к срубу никак не подберешься – дров навалили. Расколоть надо, убрать. Дня за три справишься? Справишься, справишься, парень ты здоровый. Вопросов, думаю, нет. Давай, брат, я на тебя надеюсь. По рукам?

Удивленный таким ловким переворотом, Степан даже вскочил со стула, не мог найти слов и лишь размахивал одной рукой, словно хотел оттолкнуть от себя Коптюгина вместе с широким столом. Но Коптюгин не стал дожидаться, когда Степан найдет подходящие слова и выразит свое несогласие, опередил его и сразу же покатил дальше:

– Не хочешь? Тогда на обустройство участков придется. Производственная необходимость, Берестов, сам понимаешь. Ну? По рукам, что ли?

Степан ошалел еще больше. Широкий, глубокий шрам заалел. Ну, жук, ну, жук навозный, вокруг пальца, можно сказать, обвел, и так обвел, что куда ни кинь – везде клин. Обустройство участков – дело нудное и муторное, от которого мужики всегда старались отбояриться. Кому же охота сразу после выхода из тайги снова отправляться туда, ставить лабазы, ладить избушки и получать за все это копейки. Не денежней была и колка дров, кланяешься с колуном целый день, а когда приходишь в контору расписываться в ведомости, то на цифру даже глядеть не хочется. Обычно на обустройство участков и на колку дров посылали провинившихся, как говорили сами мужики, штрафную роту. За Степаном никаких грехов не водилось, кроме одного… В эту минуту представилась ему крупная пережогинская рука, сжатая в крепкий кулак. Достала. Степану хотелось схватить Коптюгина за грудки, тряхнуть как следует и заорать. Но он вспомнил о Величко, вспомнил его ровный голос, внимательный взгляд и промолчал. Черт с ним, с Коптюгиным, пусть потешится, выслуживаясь перед Пережогиным. Он, Степан, потерпит, ведь ему обязательно помогут. Успокоенный своей мыслью, он молча усмехнулся, глядя на замершего в ожидании Коптюгина и замечая, как у директора поднялись и неподвижно застыли белесые, поросячьи брови.