Книга Роддом или Неотложное состояние. Кадры 48-61 - Татьяна Соломатина

— Да. Ладно-с… Давайте выпьем за то!.. За чтобы такое выпить?

— За то, чтобы руки акушера не были деревянными! — Подхватил Родин, разливая водку по стопкам.

— Ни акушера, ни неонатолога! Ни медсестры. Ни массажистки. Ни домохозяйки! Чтобы ничьи руки не были деревянными. Хочешь сделать подарок своему ребёнку? — подари ему шесть кубов щебня. Заказал — привезли — высыпали! Пусть играется. Развивает тактильную чувствительность.

— И всё-таки, чтобы не были деревянными именно руки акушера-гинеколога. Он видит руками. Жизнь и здоровье матери и дитя — они на кончиках пальцев акушеров! Чтобы мы помнили старые добрые методики. Помнили — и учились. Чтобы извлекали дитя из матки ка-ак? — Начмед вопросительно посмотрел на ординатора обсервации Анастасию Евгеньевну Разову.

Настя почему-то поднялась, подняв стопку как для торжественного тоста:

— Бережно выводили головку рукой, затем нежно подтягивая ребёнка за подмышки!

— Именно! — Подтвердил Ельский. Почему-то тоже вставая.

Встали Родин и Святогорский. За ними встали все присутствующие.

— За умелые человеческие руки! — Подытожил Святогорский.

Все чокнулись и опрокинули.

— И ещё! Ещё! — Снова вскочила Оксана Анатольевна. — Вдогонку. За то, чтобы мозги не были куриными! Потому что мне ужасно, ужасно, ужасно стыдно за то, что я приняла индуцированную истерию за… вспышку холеры. Чтоб её!

Срочно налили вдогонку. Вечеринка начала оживляться. И не потому что выпили. На этих сборищах было принято не столько пить, сколько беседовать.[25] Делиться своими историями, страхами, ожиданиями. Работать над ошибками. Своего рода клинические разборы с научными экскурсами, без протокола.

— Холера! Постойте! Я должен вам рассказать про холеру! Мир пережил семь пандемий холеры! От холеры помер Александр Фёдорович Ланжерон. Боялся от неё помереть — и помер. От холеры помер Василий Григорьевич Костенецкий. Пушки вручную перетаскивал, тяжеловозов за хвост с рывка валил, пушечными ядрами жонглировал. А от холеры — помер! Во время второй пандемии холеры, которая очень сильно прошлась по Российской Империи, Николай Павлович Романов личным примером, чуть не погубив себя…

Святогорский вошёл в просветительский раж и даже не заметил, что в зал тихо вошла Татьяна Георгиевна. И прислонясь к стеночке, с любовью и нежностью глядела на старого друга. Другие заметили её, но она прижала палец к губам: «тсс! Слушайте!»

Но Аркадий Петрович, разумеется, заметил Татьяну Георгиевну. И был рад её появлению, как не был рад никто другой. Конечно, не по рангу главному врачу заседать с простыми смертными заведующими — что уж говорить об ординаторах и медсёстрах, — за одним столом. Не по рангу. Если нет у него тёплых человеческих рук и доброй ясной светлой головы.

Все были рады видеть её вот так, запросто. Притащили стул, усадили. И только налили неофициально «обмыть назначение», за которое она так и не удосужилась проставиться, — в зал вошёл ещё и Александр Вячеславович Денисов.

Анастасию Евгеньевну Разову бросило в краску. Как когда-то бросало в краску при виде Ельского.

Татьяна Георгиевна приветливо помахала ручкой, и крикнула — ну девчонка девчонкой!

— Сашка! Тащи стул! Садись рядом со мной!

Она сказала это так просто и естественно, что он побледнел. И еле-еле справился с собой. Так что никто ничего не успел заметить. Эта её простота и естественность были так хороши!.. И возродили, возбудили. Так естественно вытащили чувства из искусственно созданной им же самим комы. Забурлило всё, что может и должно бурлить в любящем мужчине.

Так ещё и не понявшим, что этот поезд ушёл навсегда.

— Саша, ты потрясающе выглядишь! — Шепнула Мальцева ему на ухо, когда вечеринка уже катилась на полных парах. — Заматерел.

— А ты — ничуть не изменилась!

— Это потому что ты не видел меня всего месяц назад. Я была похожа на огромный надувной матрас и весила семьдесят пять килограммов!

Если женщина говорит вам сколько она весила или весит — это всё, парни. Это всё. Но… Только сердцу не прикажешь, только сердцу не прикажешь. Человеческому сердцу не прикажешь разлюбить… Кажется, так пелось в одной старой доброй комедии о волшебстве и любви. И, кажется, Денисов во всё это ещё верил.

Чуть позже они ускользнули. И неспешно прогуливались пешком по очень морозной, признаться, ночной Москве. И Мальцева даже с удовольствием ответила на его поцелуй. И, пожалуй, даже хотела его. Ключи от её «холостяцкой берлоги» — вот они, всегда при ней.

Поймали такси. Еле дотерпели до прихожей. Заняться этим прямо под огромным портретом Матвея теперь ей казалось забавным. Остро-мстительным. Гадким, как всё воистину женское.

А потом ещё и в спальне.

И на кухне.

И ещё раз под портретом.

Чувственность вернулась к ней.

Уже под утро, когда такой красивый и так похожий на Матвея в молодости мужчина — она только сейчас это толком осознала, — варил ей кофе, она, сидя на табурете, закинув ногу на ногу, походя сказала ему в спину:

— Саша, это было прощание.

Он не обернулся, но мускулы моментально напряглись. Вздулись на шее, спине, ягодицах, бёдрах и голенях. … Он не был! Он стал похож на Матвея! Видимо, год с лишним, помимо работы только тем и занимался, что железо тягал. Но стал похож только потому, что был похож. Имел потенциал. Не важно… Теперь это всё уже не важно.

— Ни хрена себе качели, — всё ещё не поворачиваясь к ней, сдержанно сказал он.

Сдержанно и вроде даже чуть с иронией. Так пытается сохранить достоинство сильный мужчина на пороге… На пороге чего угодно.

— Это потому что ты замужем? И… Я готов быть рядом с тобой в любом качестве. Своего… законного мужа ты много лет держала при себе в любовниках.

— Фу! — Рассмеялась Мальцева. — Ты слишком хорош для таких ролей. Просто….

И сама удивилась тому, как натурально рассмеялась. Или даже не так. Не натурально рассмеялась, а натурально так себя и чувствовала. Как будто она снова дурноголовая юная страстная игривая Танька Мальцева, могущая как угодно поступать с мужиками. И ничего ей за это не будет. Ничего и никогда. Потому что…

— Просто мой единственный законный муж… жив.

Зашипел убегающий кофе.

Кадр пятьдесят семь

Другой человек

В отделение патологии беременности поступила беременная Костомарова Евгения Владимировна, двадцати трёх лет, с острым миелобластным лейкозом. Беременность первая, тридцать шесть недель, продольное положение головное предлежание. Ничего необычного. Кроме лейкоза, разумеется.