Книга До сих пор - Шмуэль Агнон

Жил я, как вы помните, в тесной комнатушке, никогда не видавшей солнца. Все хотел сменить жилье, да вот никак не удавалось. А тут пришло письмо от вдовы доктора Леви, просившей помочь ей с книгами, которые покойный муж оставил и с которыми ей не под силу было управиться. Я не стал мешкать и отправился к ней. По пути, в Лейпциге, встретилась мне Бригитта Шиммерманн и пригласила пообедать с ней, и пока не пришло обеденное время, я заглянул к доктору Миттелю, а когда собрался было отправиться к Бригитте Шиммерманн, словно бы растворилось нужное мне место, и я так и не сумел узнать, где же оно находится. Поехал я дальше, к вдове доктора Леви, пробовал поговорить с ней так и эдак, но все бесполезно. На обратном пути нашел, где живет Бригитта Шиммерманн, и съездил к ней. А потом вернулся в Берлин с группой солдат, и среди них оказался сын хозяйки моего пансиона, о котором думали, что он пропал без вести, и который теперь вернулся вместе со мной к своей матери. Из-за него меня выселили из моей комнаты, и я начал бродить с места на место, от одного жилья к другому. И многое еще со мной приключилось с той поры, и многие события за это время не раз повторялись, в том числе и такие, что один лишь Ангел Моих Тайн знает, зачем они были мне ниспосланы.

Вот, сейчас, кажется, мне удалось навести порядок в череде минувших событий и притом куда лучше, чем это удавалось моим мыслям, которые хоть и не забывают ничего, но имеют привычку все и вся перепутывать. А теперь, как я уже говорил, пришли первые весенние дни. Земля уже начала выталкивать из себя робкие стебельки травы, и день становился все длиннее и длиннее. И зверей в зоопарке уже стали кормить в пять, а не в четыре, как раньше. И когда проезжавшие мимо наездницы взмахивали плетью, взмах этот порождал такой звук, который тоже казался весенним. Только я один все еще тащил зиму на своем горбу. Одет по-зимнему, и комната моя опять не видит солнца. А когда я открываю окно, тридцать шесть соседских кухонь преподносят мне все свои запахи. Лежу я на своем ложе, а потолок надо мной так и трясется от беды одноногого. Вхожу я утром в ванную комнату – ванна полна грязного белья. Хочу полистать книгу – приходит гость. Выхожу из дома – швейцар набрасывается на меня с рассказами об очередных победах германского оружия. Возвращаюсь – перехватывает меня его жена с рассказами о проделках ее супруга. Вхожу к себе в комнату – является Хедвиг, становится, съежившись, в дверях и сообщает, что высокая девица и худенькая девица, то бишь Лотта и Грет, приходили и справлялись обо мне. Не успевает она закончить, хозяйка извещает, что пришли две дамы – из тех патриоток, что вымогают у меня пожертвования.

Выплюнул я сигарету, плюнул на трамвай и пошел пешком. А по дороге пришел к выводу, что нужно сменить эту квартиру, но сменить ее на такую, чтобы в те места не заглядывали мои знакомые, а мне самому чтобы быть подальше от тех посетительниц, что завели себе моду меня навещать. Если мне удастся найти себе такую комнату, я, быть может, вернусь к своей работе. А если даже не к самой работе, то к чему-нибудь близкому – например, перечитаю свои подготовительные записи и материалы. Что нужно сохранить, сохраню, что нужно выбросить, выброшу, ведь все лишнее излишне, а все, что достойно уничтожения и вовремя не уничтожено, кончает тем, что уничтожает самого создавшего.

Стоило мне, однако, решиться сменить жилье, как меня охватил страх, не приведут ли меня поиски новой квартиры в те места, где я уже побывал, и, возможно, даже не единожды. И я стал перебирать в уме все другие места, где я еще ни разу не снимал жилье и даже не искал его, но где человеку моего склада было бы приятно жить и где бы он мог не опасаться встречи со своими знакомыми и знакомками. И поскольку я уже жил в Шарлоттенбурге, и в Халлензее, и в Вильмельсдорфе, и в Тиргартене, не считая Шмардендорфа и прочих районов, где я жилье искал, да не нашел, теперь мне пришло в голову поискать квартиру во Фриденау.

Я не раз уже помышлял перебраться во Фриденау, потому что там жил мой приятель Петер Темплер и порой, когда я провожал его домой и мы забалтывались допоздна, так что тем временем уходили последние трамваи, я уже не мог вернуться к себе и вынужден был ночевать у него. А ночевать у него мне было несколько неудобно, потому что ему нечего постелить гостю, кроме украшающей его комнату леопардовой шкуры, которую приходилось для этого снимать со стены, да еще с нее самой снять все те украшения, которые он на нее навесил.

Походил я по Фриденау и нашел симпатичный дом – стоит в симпатичном месте, и объявление на нем: «Сдается комната». Открыл калитку и постучался в дверь. Вышла ко мне женщина – сама маленькая, лицо маленькое, острые зубки, узкий лоб, гладкие волосы расчесаны на две стороны с пробором посредине, движения поспешные и быстрые и речь быстрая, у слов проглочены окончания. Но комната, которую она мне показала, была самой приятной из всех, где я жил до сих пор: новая мебель, тоже приятная, и все продуманно и со вкусом, и мягкий ковер покрывает пол, а на стенах деревянная резьба – картинки из немецких сказок и сказаний о Нибелунгах. Я набрался храбрости и спросил, какова плата. Она сказала: «Тридцать пять марок в месяц и пять за завтрак». Я сказал: «Если комната свободна, я готов въехать прямо сегодня». Она облизнула губы и сказала: «Свободна. С тех пор как ушел последний жилец и пал смертью храбрых на поле боя, эта комната свободна». – «А кто он?» Она снова облизнула губы и сказала: «Мой сын». Я дал ей задаток и сказал: «Я иду за вещами».

Я вернулся в Шарлоттенбург, вошел к фрау Мункель и объяснил ей, что по таким-то и таким-то причинам вынужден немедля переехать во Фриденау, сам дивясь при этом тому, насколько, оказывается, горазд на выдумку этот человек. Затем я уплатил ей по счету за все расходы и даже сколько-то еще добавил, лишь бы она не придралась к тому, что я съезжаю посреди месяца. Со своей стороны фрау Мункель выразила сожаление по поводу того, что, мол, ее дом покидает лучший из ее жильцов. Не исключено, что она действительно сожалела. С другой стороны, она наверняка была и довольна: ведь с моим уходом лишался чаевых ее заклятый враг, швейцар. Впрочем, сожаление она выразила еще и потому, что мне, как она сказала, не довелось увидеть, что произошло в мое отсутствие в квартире, что напротив моего окна. Там, оказывается, жила некая женщина, чья-то жена. Супруг ее, поведала мне фрау Мункель, получил в армии увольнительную на несколько дней, но не известил жену о своем приезде, а просто вошел неожиданно и увидел… ну, уж что увидел, то увидел, а проще сказать, такое, что порядочному человеку даже стыдно рассказывать. И где увидел? Именно там, где мужчина меньше всего хотел бы увидеть другого мужчину. И с кем? Ну, это уж совсем легко угадать. Хотя, по правде сказать, добавила фрау Мункель, такие дела случаются что ни день и притом в любом месте и в любое время, так что я не должен особенно жалеть, что меня не было, когда все это происходило, – просто раньше эта красотка из квартиры напротив все время нос задирала, даже здороваться не считала нужным с такими, как мы, а вот, пожалуйста, – кончилось тем, что муженек протянул свою длань и разом превратил этот ее задранный нос в раздавленную грушу. И все остальное ее тело тоже не пощадил.

А теперь покину я наконец фрау Мункель и ее квартиру, ибо пришла, мне кажется, пора выразить благодарность герру Мункелю, который помог мне отвезти мои вещи на трамвае во Фриденау и доставить их в мою новую комнату. Когда б не он, я бы никого, наверно, не нашел себе в помощь. Большинство носильщиков, как я уже говорил, были мобилизованы, а оставшихся на всех желающих не хватало.