Книга До сих пор - Шмуэль Агнон

– И это у вас называется плетью?! Я бы мог рассказать вам такую историю о плетях, что у вас бы все внутри задрожало. Доводилось ли вам слышать когда-нибудь о плети, которая хлещет сама по себе? Нет? Тогда я вам расскажу.

Но уже не рассказал, потому что не хотел затягивать разговор. Однако самому себе сейчас расскажу. В старых еврейских общинах Ашкеназа было принято, что всякий, кто чуял за собой хотя бы крупицу греха, отправлялся между дневной и вечерней молитвами в синагогу, простирался там на пороге и ждал, пока служка-шамаш придет с ремнем и накажет его тридцатью девятью ударами, после чего наказанный произносил: «Милостив Всевышний» и так далее, как произносят в канун Судного дня. И вот однажды компания мерзавцев, имевших привычку насмехаться над еврейскими обычаями вообще и над этим особенно, сговорилась подсмеяться над шамашем. Что же они сделали? Пошли всей компанией и улеглись на пороге, все разом. А шамаш, который ничего не ведал об этом их сговоре, имевшем целью его обессилить, взял свой ремень и пришел к ним. И вот, когда эти негодяи улеглись лицами ниц, а задницами кверху, спустилась вдруг с небес пламенная плеть, из множества огненных ремней составленная, и как пошла хлестать их нещадно всех по очереди – когда б не милосердие Всевышнего, ни малейшего следа от них бы не осталось!

Проводив Лотту домой, я распрощался с нею и пошел назад к себе. И тут встретился мне некий человек, с которым я встречался в доме господина Лихтенштейна, хотя впервые познакомился с ним еще раньше, вечером того дня, когда началась война, Девятого ава, в реформистской синагоге «Дом просвещенных». «Что нового у господина Лихтенштейна?» – спросил я. Но он как будто не расслышал моего вопроса, потому что ответил мне невпопад: «Когда Валаам захотел погубить н арод Израиля, он послал к нему моавитянок[57]».

Вы, возможно, помните историю рабби Гершома[58]– какие слова он услышал, выйдя из синагоги, и как эти слова его испугали? А ведь рабби Гершом вышел из святого места, из молитвенного дома. А теперь представьте себе человека, который идет домой сразу после разговора с такой «моавитянкой» и вдруг встречает реформиста, то есть одного из тех, кого обычно называют «ассимилированными евреями», и тот напоминает ему историю Балака[59], – как испугается такой человек? Так что на этом все мои отношения с Лоттой прекратились, а об отношениях с Грет и говорить не стоит, потому что с Грет у меня вообще никаких отношений не было.

А Хильдегард я еще несколько раз встречал после этого в универмаге в западной части города, куда ходил взвешиваться каждый раз, когда мне предстояло явиться на военную комиссию, а также порой, когда возвращался домой из продовольственного распределителя, и она всякий раз жаловалась: карточек полный мешок, а продуктов и на ползуба не хватит. А однажды я встретил ее на улице под руку со старой женщиной – той самой тетей Клотильдой, католичкой и хозяйкой школы верховой езды, о которой мне рассказывала Лотта, упомянув, что она похожа на еврейку. Не знаю, почему Хильдегард остановила меня и зачем вдруг решила представить меня этой своей родственнице.

Тетя Клотильда была в черном платье из тонкой ткани, с белым вышитым воротником. Легкая пелерина трепетала на ее плечах, схваченная камеей из слоновой кости, на груди висел большой серебряный крест, на голове была черная бархатная шляпа с примятой тульей, из-под которой торчало белое голубиное перо, заколотое сверкающей медной булавкой в виде меча. В руке у Клотильды был зеленый шелковый зонтик с толстой ручкой, а на каждом пальце сверкало кольцо. Лицо действительно было похоже на еврейское, но в ее глазах – нет, в них не было ничего еврейского, и, когда она смотрела на человека, в этих голубых глазах, полуприкрытых длинными черными ресницами, вспыхивала какая-то жестокость.

– Кто сей господин, – спросила Клотильда, повернувшись к Хильдегард, – и чем он так важен, что ты остановила нас ради него?

– Жилец, который жил у нас до возвращения Гансика, – сказала Хильдегард.

– А кто был тот еврей, которого твоя мать видела во сне? – спросила Клотильда.

– Это тот самый господин, – сказала Хильдегард.

– Так скажи мне, уважаемый, – обратилась ко мне Клотильда, – как это ты ухитрился превратить тот сон в действительность?

– Такое не рассказывают на одной ноге, – ответил я.

– Ну, коли так, – сказала Клотильда, – то загляни ко мне, когда захочешь, и расскажи не спеша. Ты можешь найти мое имя и адрес в телефонной книге. Но вот тебе вдобавок моя карточка. – И она протянула мне крапчатую визитную карточку. Я взял ее, сложил пополам и сунул в карман. – Я привыкла к тому, что к моей визитке относятся с бо́льшим уважением, – сказала Клотильда.

– А я специально ее сложил, эту вашу карточку, – сказал я. – Ведь, обнаружив потом в кармане сложенную визитную карточку, я обязательно спрошу себя, почему она так сложена, – ах, да это потому, что я хочу поскорей появиться у той, что удостоила меня этой карточки.

– Я также привыкла к тому, – сказала Клотильда, – что люди, которым я даю свою визитку, обычно смотрят на нее и читают, что там написано.

– Но это именно то, что я собираюсь сделать дома! – воскликнул я. – Я буду читать и перечитывать вашу карточку и получать большое удовольствие от этого чтения…

Глава двенадцатая

Стоял я как-то на остановке и ждал трамвая. Пришел один – битком набит. Пришел второй – битком набит. Не успел я втиснуться в третий, как меня опередили другие. Я закурил и от нечего делать стал следить за мчавшимися мимо машинами. Так быстро они неслись, эти машины, что никакому взгляду, пожалуй, и не уследить, в какую, собственно, сторону они несутся, в ту или в эту. И вполне подобны им были мужчины и женщины, что стояли, пережидая движение, – их внимание тоже металось следом за машинами – туда и сюда, туда и сюда.

Искал я сократить ожидание и решил выбрать себе какую-нибудь мысль и не торопясь обдумать ее. Но кто ж не знает, как оно с ними, с этими мыслями: одна родит другую, а та третью, и так они плодятся себе и размножаются этим своим путем, так что под конец уже и не знаешь, какая какую родила. Попробую все же упорядочить, что припомнилось, – если не в порядке порождения мыслей, то хотя бы в порядке чередования событий. Но не с начала начну, потому что у начала нет начала, а начну с войны, которая застала меня в Берлине.