Книга Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть 1. Страна несходства - Александр Фурман

Фурман боялся заплакать и из последних сил кривил губы.

– Как ее зовут-то, вашу учительницу? Она ведь у вас недавно? И наверное, она хорошо к вам относится, ведь так? Да, ей, пожалуй, не позавидуешь… Ну, ничего, теперь у нее появится возможность узнать вас немножко получше и с другой стороны. Мне кажется, ей это будет полезно…

Фурману было ясно, что это конец. Как он теперь будет выглядеть в глазах этой симпатичной Ларисы – он, староста класса? Мало того, что они проорали весь урок без нее, так она еще прочтет его сочинение…

Судя по всему, не один Фурман, краснея, думал о лежащих на учительском столе записках. Любка разом «заложила» многих – никто даже не мог сказать, сколько их там, этих бумажек, и чьи они, – и класс сочувственно притих, погрузившись в упражнения.

Уборщице, расслабившейся после такой захватывающей операции, хотелось поболтать с кем-нибудь, и она, с хитроватым добродушием разглаживая бумажки, приглушенным голосом обращалась как бы только к сидящим на первой парте: мол, не обращайте на меня внимания, занимайтесь, я так просто…

– Вот вы, я вижу, ребята довольно грамотные, многое вам уже известно из того, о чем я, например, в ваши годы и не слыхивала… Да, слова всякие знаете, и не только знаете, но и пишете… Но коли уж вы такие умные, то надо, наверное, знать, как они правильно пишутся-то? Если уж вы беретесь за это, надо, чтоб было без ошибок, – так я понимаю?.. Ну, нет уж, вслух читать я не буду!.. Пусть ваша учительница вам прочтет, если посчитает нужным. А я, слава богу, уборщицей работаю и обучать вас не собираюсь… Но если вы такие смелые грамотеи – признайтесь, кто это написал?

Класс сдержанно засмеялся: не-е-а, этот фокус у вас не выйдет!.. Гуся с укоризненной подначкой посмотрела на Фурмана: что, тебе-то слабо признаться, конечно? А стоило бы…

– Ну что, мне сказать, что это я, что ли? – спросил Фурман.

– Зачем тебе это надо?.. Ты из-за Любки?! – возмущенно догадался Пашка.

– Ну, она ведь обиделась и хочет отомстить мне теперь, наверное, – видишь, показывает?..

Пашка вдруг покраснел и принялся грубо уговаривать его не обращать внимания на этих девок. Фурман пытался распалить себя: мол, а на хрена мне нужны эти ее упрекающие взгляды?! Она-то, небось, думает, что она сама все правильно сделала, когда всех заложила… Не, я все-таки скажу, а чего мне! – Пашка всячески удерживал его, на шум к нему присоединились соседи с передней парты, которые стали гипнотизировать Гуссель и обдавать ее презрением, но тут прозвенел звонок, и все бросились собирать портфели.

В коридоре Гусю сразу обступила группа возмущенных авторов, среди которых, кстати, оказались и самые неожиданные лица. Все требовали ответа, почему Любка сдала именно их записки, а не свои собственные, например, и вообще, что же теперь будет?! Гуся начала было упрекать их самих: мол, думать надо было, когда писали всякую дрянь, – но не выдержала общего натиска и, прикрываемая Иркой Медведевой, гордо отступила в девчоночий туалет. Авторы тоскливо обсуждали идею как-нибудь отвлечь уборщицу и незаметно выкрасть записки. Они даже пригласили для этого не ушедшего еще домой двоечника Румянцева, но тут как раз появилась запыхавшаяся улыбающаяся Лариса Константиновна, уборщица вручила ей конфискованные бумажки, и все поспешили разбежаться. Ситуация, таким образом, была отложена до завтра.

По дороге домой Фурман представлял себе, с каким лицом Лариса перечитывает его записку, в которой она ведь даже не названа по имени – как будто они и не запомнили его!.. Она теперь уже никогда не узнает об их оказавшемся таким глупым «решении» помогать ей и вообще о том, что она ведь им понравилась. «Помогли, называется… – вздыхал Фурман. – Придурки, что тут еще скажешь…» О себе самом и своей безусловно рухнувшей репутации он думал с безнадежным отвращением. Староста класса… А он-то еще воображал, как она сможет опереться на него в трудный момент!.. – Вместо этого завтра, наверное, вызовут родителей – лучше ничего не говорить им пока, успеют еще…

Прибредя в конце концов домой, он разволновал бабушку с дедушкой тем, что отказался обедать, только чаю попил, а за ужином вызвал уже у всей семьи серьезные подозрения, не заболел ли он. Нет, к сожалению, он не был болен, а это они еще просто ни о чем не знали и не догадывались…

На следующий день, зайдя в класс, все, кого это интересовало, могли увидеть на Ларисином столе раскрытый журнал с заложенными в нем записками. Когда все заняли свои места, Лариса гневно заявила, что вчера они вели себя безобразно, что они ее очень подвели этим и продемонстрировали свое полное неуважение, поскольку все это произошло как раз в тот момент, когда она была на совещании у директора, где, в частности, обсуждалась и ситуация в их классе. Им прекрасно известно, что ей пришлось приступить к работе в очень незавидных условиях: посреди учебного года взять класс, в котором сменились уже две учительницы, – и что пошла она на это отнюдь не по своей охоте, так как это неожиданное предложение ломало некоторые ее личные планы, а согласившись на настойчивые уговоры администрации школы, решившей в этой тяжелой и сложной ситуации пойти им навстречу и найти для них постоянного классного руководителя. Но эта неблагодарность пусть останется на их совести… Главное же заключается в том, что вчера один из них позволил себе совершить гадкую, мерзкую, подлую – именно так, другими словами не скажешь, – грязную выходку, направленную даже не против нее – с этим-то она еще как-нибудь справилась бы, она, слава богу, взрослый человек и не такое встречала в своей жизни, – но против совершенно беззащитного существа – одной из девочек их класса.

«Кто, что…» – взволнованно зашелестел ошеломленный класс, пытаясь вычислить, кого же из девчонок сегодня нет. Только несколько человек понимали, о чем идет речь, и молча ждали, ужасаясь в глубине души. Фурман сидел в расслабленной позе, чуть боком, с ледяными и почти трясущимися руками и ногами. При этом он тяжко уставился в висок скромно склонившей голову Любки, пытаясь внушить ей, чтобы она повернулась и посмотрела ему в глаза. Но слова Ларисы Константиновны приводили его в отчаяние: «Ну, она и дала… – смятенно возражал он ее оценке. – Да о чем она говорит-то? Где все это?!»

– К сожалению, я вынуждена буду назвать имя этой девочки, хотя она и просила меня не делать этого. Я очень хорошо понимаю ее нежелание продолжать участвовать во всей этой грязной истории и поэтому прошу у нее прощения за то, что все-таки начала этот тяжелый и для меня самой разговор. Но избежать его в любом случае не удастся, то, что произошло, слишком серьезно, и лучше сделать это не откладывая… Видимо, я должна сказать еще, что сама эта девочка настаивала на том, чтобы никакого обсуждения в классе не было вообще, и вчера я была склонна согласиться с ней. Но подумав, я все же решила, что нельзя все это оставить просто так и что такой разговор необходим – не столько самой этой девочке, сколько всем вам. Не стану больше скрывать ее имя, чтобы не провоцировать вас на ненужные догадки, вы все хорошо знаете эту девочку, ее зовут Люба Гуссель.

Класс вздохнул с некоторым облегчением и приготовился слушать дальше.